Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

И гора сель оползень встает и не движется более гора гора могильная воскресшая загробная невольная.

И гора не движется и мертвых вновь поглощает сокрывает до времени хоронит.

Господи доколе уходишь?..

О Боже! Отче!..

…И тут с колокольни обгорелой сходит слезает блаженный умиротворенный тихий Иван Илья-В Поле Скирда звонарь Руси одинокой.

И у него в хваткой смертной руке вырванный язык било колокольное. Вырвал он судорожно предгибельно язык колокольный пред огненной кончиной своей.

Но кончина не свершилась…

И от него пахнет паленым волосом, потому что огонь уже тронул задел взял его, но ливень спас его. И потушил волосы и тело его горящее.

И он плачет и он весь дрожит радостный, потому что уже умер он преставился переселился в огне, но ливень градовый тучный тяжелый непроходимый святой нежданный нечаянный спас его.

И он весь дрожит и плачет и трясет машет вырванным напоследок тунным колокольным языком-билом:

— Отче! Иисусе!.. Иль Ты со мной Отец Вечный мой?..

Иль Ты со мной с мимошедшим с тленным с пианым грешным мною?..

И Муж в милоти гладит Ивана Илью-В Поле Скирду по седой обгорелой голове его и обгорелым рукам его.

— Пойдем со мной Иван Илия в больное хворое поле русское.

Пойдем со мной Иван звонарь к русским храмам сиротам моим.

Пойдем звонарь к колоколам русским молчащим таящим уповающим.

И ты вернешь язык било звон гуд праздник красный русский колоколам молчащим брат обгорелый мой? — и Он улыбался а потом пошел от смоковницы.

И Иван Илья-В Поле Скирда весь плакал весь был в слезах как прежде колокольня его в струях блаженных ливня.

И торопко суетно побежал он вослед за Мужем, бия вия ногами в трофейных немецких сапогах шумно в свежей дождливой земляной гуще тине как охотничья собака в камышах топких.

Но Муж в милоти шел неслышно на водах шумящих на глинах текучих и только касался их ступнями летучими…

И уходил и возвышался на водах шумящих бегучих щедрых щедробегущих.

…Отче!..

Ты? Ты? Ты?..

И только раз на земле этой Ты живой во плоти земной являешься быстротечному суетному человеку.

И не всякий узнает Тебя…

Отче но я узнал.

Отче, на Руси правда — стёжка торёнка тропинка, а ложь — поле необъятное топкое.

Да в дождь и в снег не обойтись без тропинки… Да!..

Оле! Господи и Ты — Тропа Стезя святая одна на Руси неоглядной… Отче!..

И я Иван Илья-В Поле Скирда в Поле Беда и я Иван Илья Звонарь Твой бегу бегу тщусь за Тобой Отец мой!..

И еще в руке Спаса была малая свеча и Он зажег её от угольцев церкви и она взялась затрепетала в руце Его и была в перстах Его как малая церковь кроткая горящая.

И они уходили…

И уходила с ними изобильная богатая сизая дымная туча, в которой метались вились бились ветвистые колосистые огненные молнии как жемчужные рыбы в темной реке наводненья.

И они уходили и туча богоданная отзывчивая уходила с ними, как привязанная, как послушная.

И они уходили и уходила с ними туча-река с рыбами-молоньями.

И только мать моя Анастасия в вологодской кружевной ночной безвинной беззащитной своей рубахе неслышно шептала метала вслед им:

— Отче! устала я от дорог стезей руських… аз ведь днипровская сарафанница византийськая дальная полянка беглянка…

И устала от стезей Руси многокровавых…

Господь мой егда же призовешь мя мя мя от трудов земных к небесному упокоенью к небесным селеньям блаженным?

Когда Господь мой?..

И Он обернулся.

И Он обернулся.

И он обернулся на малый земной шепот матери моей.

И свеча горела в руце Его.

И Он обернулся на малый шепот скоротечной матери моей, потому что знал чуял Он мир сей от движенья лапки муравья лесного до лучезарного тайного хода ночной безымянной неизбывной звезды.

И Он обернулся на шепот матери моей и на стенанья ея и сказал напоследок улыбаясь пресветло:

— Дщерь моя… Подругиня полевая вольная моя… Сын твой последний ждет тя на дереве, как птенец некормленный.

Иди с ним до срока моего…

Ибо одиноко дитя…

Ибо одиноко люто ныне человеку на Руси без меня…

Но грядут сроки…

Но грядут времена…

Жди дщерь моя…

Жди Русь Святая моя…

…Жду жду жду жду Отче…

Да гляди — коса моя златая прочахла на ветрах и стала аки солома ломкая… И побились потратились порушились древлие сарафаны кумачники терема византийские заветные моя. И ночная сокровенная руськая рубаха моя мокра от вдовьих слез…

Но я уповаю…