Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

Я что-то чую, что смерть близка…

Я вынимаю из сумки Эфу… Но она, как плеть, мертва… недвижна… пряма…

Смерть всегда пряма, как водопад, это жизнь извилиста, как лунная, горная, козья тропа… да…

…Тогда я опускаю Эфу в воду Водопада… Долго держу ее, неподвижную, безвольную в руках, в воде хрустальной, нежной…

Долго держу… На прощанье глажу ее опавшие рожки…

О Боже!..

Какое счастье!.. Она медленно вздрагивает, струится, и оживает, плывет, льется в родной воде… Рожки оживают, восстают…

О, Боже! Этими бархатистыми рожками она в допотопные времена будила, соединяла Первофаллос Адама и Перволоно Евы!..

О, Боже!..

Уходит она по реке своей, по родной колыбели и могиле…

Уходит навек Коралловая Эфа из жизни моей? Навек?..

Вот и вся ее Тысячелетняя Тайна?..

Да?..

Я голый, потому что ветер ночной теплый, и я люблю голым ходить в ночных горах, растворяясь, теряясь в ночи, — тут нет человеков, и я бреду, как Адам, наг…

Я тихо, торжественно, вольно, необъятно бреду по знакомой тропе своей к горе Кондара, где стоит Черешня Пирамида моя, моя, моя…

Последние минуты стоит, живет Она!

О Боже!..

За плечами у меня в футляре японская бесшумная суперэлектропила с высеченным на ней кровожадным самураем…

И вдруг на тропе является, летит, низко плывет прямо на меня сова… та самая сова, которую пожалел я, когда она клевала, терзала алчно погибельную черешню…

Сова, сова, мне жаль тебя… но как спасти тебя?..

Как вынуть из тебя погибельного червя?..

Айя!..

О Боже!..

Уже поздно…

Сова неожиданно валится растрепанно, распято, безвольно, тяжко, падает на меня, и меркнут янтарные всеночные, всевидящие очи, очи ее…

В очах ночных умирает ночной, живой святой костер, пожар…

Умирают в ночи два святых пожара, два божьих костра!.. Да!..

У нее из клюва вьется белесый, ползучий альбинос…

Это она… Коралловая Эфа…

А я думал, что простился с ней навсегда…

И вот она с небес падает на меня…

О Боже!.. Иль это знак?..

И вот сова искала спасенья у меня, а я не помог ей…

Гегель говорил: “Сова Минервы вылетает только в сумерках…”

Мудрость приходит к человеку в конце жизни… А моя мудрость погибла, как сова, а вера еще не пришла?..

О Боже!.. Иль Ты оставил, забыл в этой ночи меня, меня, мя?..

И вот!..

Я вышел на голую вершину Кондара… Я сам наг, как гора Кондара…

Луна, пиала вселенская, слепящая, бухарская пиала вышла из-за гор и залила, облила жемчужным, океанским светом горы, и нагую вершину Кондара, и исполинское Дерево недвижное мое, исполненное мириадов темномалиновых ягод-плодов…

О!..

Ветер тепл… ветер родной…

Я стою под Деревом наг, и дышу всем телом нагим, и вся ночь, вся вселенная вливается в меня запахами всех камней, и дерев, и вод, и звезд…

Я открываю сверкающий футляр и вынимаю чудодейственную сверкающую бесшумную пилу…

И опять шепчу молитву всем земным Богам и древним Царям:

— О, Элоим Яхве!.. О, Авраам!.. О, Заратустра!.. О, Иисус Спаситель!.. О, Аллах!.. О, Мухаммад!.. О, Будда!.. О, Шива!.. Спасите меня, помилуйте меня, муравья, муравья…

О, древние Цари — Царь Гуштасп! Царь Сарданапал! Царь Ашурбанипал!..

Я посылаю к Вам всех ваших возлюбленных Коралловых Эф, что пережили Вас, но вот они навек возвращаются к Вам, чтобы ублажать несметно Вас, Вас…

Я принимаю хищную позу самурая, подпиливающего гигантскую сосну — так, чтобы убитое, падающее, подпиленное Дерево не упало на меня — я уже изучил инструкцию к пиле…

(Но разве древний рыцарь-самурай будет убивать беззащитное Дерево? Но мое Дерево не беззащитное. Оно убивает зверей, и птиц, и человеков.)

О Боже!..

И опять! опять чудится мне, что сотни чьих-то острых, пронзающих глаз глядят на меня!.. Выслеживают меня… стерегут… готовятся… ярятся…

Я включаю пилу — она действительно бесшумна, и только зубья ее, словно смоляные бешеные муравьи, кишат, пляшут, готовые убивать, вторгаться в чужое тело, резать, крушить, крошить…

Я подношу пилу, как мясник нож к горлу связанного барана, к древнему, измученному, сыпучему, неохватному стволу Черешни-Пирамиды, и пила убийственно бесшумно, нежно, легко уходит в ствол…

А ведь Древо больно лучевой болезнью…

И эфы больны…

И плоды больны…

Чего ж я убиваю больных?!.. И лучевая болезнь их переходит на меня… но я не страшусь, ибо чую, что не успеет болезнь…

Ствол древний изгнил, изник, измяк изнутри, и легко он поддается, уступает, и пила самозабвенно все глубже и смертельней входит, вторгается, теряется в глубине исполинского Древа…