Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта

— Не надо… Я работаю, и мне хватает денег…

— Где ты работаешь?

— Уборщицей на этом рынке. Но теперь Хасанхан Адамович меня уволит… Или убьет…

…О Боже!..

Я гляжу на её волосы и, содрогаясь, вижу в них смоляных вшей — я помню этих зверей в военные и послевоенные годы на детских голодных головках — их травили керосином…

В народе говорили, что вши рождаются от нищеты и тоски… Особенно, от тоски…

О Боже!..

И вот мы вернулись в те вшивые, военные, голодные дни…

Но тогда была священная война с Гитлером…

А сейчас глухая, немая война с Горбачевым-Ельциным и олигархами — и эта война беспощадней и вшивей той! да!..

И у нас сейчас вшивая тоска безвременья! да!..

Демократы — это вши на льняной голове Руси!.. Да!..

— Как тебя звать?

— Аня. Но все с детства зовут меня Ангелом…

— Ангел, у тебя вши. Как смоляные вороны во ржи!..

Я говорю, как поэт Z.

Подумаешь… Я знаю! Но мне их жалко…

Им ведь тоже нужно жить и есть… И они живут у меня… Им больше негде…

У меня для них — детдом… У меня в волосах долго-долго жила золотая аральская саранча!.. Золотая саранча в золотых волосах!..

Потом она улетела, и я до сих пор скучаю без неё…

Поедем ко мне… Потравим керосином вшей… Я знаю, как это делать… сам их имел…

И отпразднуем твой день рожденья! У меня живет редчайшая Коралловая Эфа! Ты полюбишь её больше саранчи! — неожиданно говорю я…

Но она словно не слышит слов моих, садится на велосипедик и отъезжает…

Я гляжу на неё, на её дикий беспомощный среди ноябрьского снега велосипедик, на её длинные, как у цапли, как у кулика, ноги-паутины, ноги-циркули, ноги-прутики, ноги-карандашики обточенные, ноги — первые, тонкие, талые сквозящие сосулечки на крыше дома моего…

И вся её плакучая фигурка — пунктир, камышинка, соломинка, свирелька, сопелька, паутинка неземная, летучая… эскиз, абрис, рисунок почти, набросок человеческий незримый…

Едва Господь повел, коснулся кистью иль карандашом, когда создавал, рисовал её…

И она прямая, высокая — выше меня на полголовы, хотя я сам высокий…

Я вдруг думаю испуганно: как она будет рожать с такими тонкими, узкими, льняными косточками и ручками?..

Я болезненно, сострадательно думаю о ней, я весь маюсь, стражду, плыву…

О Боже!..

Я догоняю её и сую ей в руки свою визитку с адресом…

А она уезжает… по жалкому снегу… по мёртвому Вавилону… навсегда уезжает от меня…

Она уходит как все прекрасное, томительное, животрепещущее, беззащитное — что давно ушло из жизни моей…

Но осталось навек в бессмертной душе…

Аааа…

Не уезжааааааай!..

…Ноябрь-полузимник… Ноябрь-сеногной…

Ночь…Метель…

Ах, почему так тянет человека русского выскочить, выбежать, выметнуться в метель и там затеряться, закружиться, задышаться счастливо… Аж до смерти!..

И чтоб искали тебя близкие твои и не нашли!..

Айда! Гойда!..

…Мне кажется, что когда русский человек чует близкую смерть — ему надо не в скучный гроб ложиться, а надо раздеться донага и выбежать из дома в метель сыпучую, родную, всем нагим телом напоследок ощущая снежный шелк, саван слепящий, хладящий, летящий, и навек в шелку затеряться, чтоб до весны талой не нашли радостный прах его…

Да?.. да!.. Я хочу умереть в метели… Я хочу стать метелью…

…А я родился в таджикских горах — где реки бегут хрустальные…

И там, учуяв исход близкий, надо радостно бросаться в воды кружевные и плыть напоследок в этих кружевах-хрусталях, раскинув на прощанье вольные, уж не твои — а уже реки — руки да ноги, да пить прощальные, первозданные, ледяные, голубые хрустали, хрустали! да? да!..

Пить, пить — и чтоб они покрыли, упоили, упокоили незаметно радостно тебя!.. да!..

Да!.. Я хочу умереть в хрстальной реке… Я хочу стать рекою…