Владимир Максимов - Ковчег для незваных

— Сверху жмут: механизировать промыслы, — жаловался он Золотареву по дороге, — а кредитов не дают. Выходит, опять выкраивай из местного бюджета. Потихоньку, конечно, выкручиваемся, но ведь и своих дыр хватает, только-только войну проводили, заплатка на заплатке, не успеваем перелатывать. Оживает страна, оттаивает помаленьку, хотя еще пахать и пахать до полной-то мощности…

Сразу за городом потянулись поля с перелесками, исподволь дорога брала подъем, окрестность густела, сужалась, прогалины и поляны становились реже, затерянней, и вскоре машина уже петляла среди сплошной тайги, надсадно взвывая на поворотах. По мере подъема небо впереди становилось все выше и дальше, провисая на черных пиках сосен и лиственниц.

— Тут еще год тому было не проехать, — словоохотливо объяснял спутник, — кедрач сплошь стоял, одни косолапые бегали, теперь другое дело, жить можно, была бы резина да горючее, кати хоть кругом всего Байкала, асфальт не асфальт, а проехать годится.

— Отстраиваемся, значит? — рассеянно отозвался Золотарев, жадно вглядываясь в перспективу змеившейся впереди дороги. — Это хорошо, пора стране на ноги вставать.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — невесело усмехнулся обкомовец и тут же заторопился с разъяснениями. — Сами бы мы не потянули, не по карману удовольствие, спасибо эмведе порадело своим контингентом, у них людей хватает.

— И много их тут?

— Разворачиваются вовсю: камень, лес, дорожное строительство, всего помаленьку, а нам — польза, оживает край. — Тот испытующе потянулся к нему. — Хотите взглянуть?

Предложение застало Золотарева врасплох. Работая в ведомстве, власть которого простиралась над всей тюремно-лагерной сетью государства, он, как это ни странно, никогда в жизни в глаза не видел живого заключенного. Для него всё это было чем-то таким, что выражалось лишь в цифрах, сводках, географических обозначениях и что определялось в его среде безличным: «они», «их», «ими». Даже те из них, кого ему приходилось когда-то лично знать и с кем сталкиваться, едва канув в барачном небытии, улетучивались у него из памяти, мгновенно растворяясь в обезличенном: «там». В учреждении, где он служил, лагерная тема была не то чтобы запретной, но о ней не принято было говорить, разговор об этом, словно о смерти в доме покойника, считался проявлением дурного тона, вызовом окружающим, если не провокацией.

— Разве что взглянуть, — неуверенно уступил он соблазну. — Только не задерживаться, времени у меня в обрез.

— Да тут рукой подать, — заметно оживился впереди шофер, сбросил скорость, тайга за ветровым стеклом разрядилась, подступила вплотную. — Все одно скоро перекусывать пора, без разницы. Чуть спуститься, как раз лагпункт на берегу, камень ломают. Там перед самой зоной старик один обитает, на вольном хождении устроился, пасеку обихаживает, рыбкой промышляет для офицерского стола. Нам тоже не отказывает, сообразительный старикан, против ветра не мочится. — Не ожидая согласия, он съехал в первый же боковой отплеск. — Не пожалеете.

Переваливаясь с колеса на колесо, машина поплыла сквозь парной, с ленточкой иссиня-белесого неба впереди сумрак мачтового сосняка. Лес расступался лениво, будто нехотя, колея на узкой, густо поросшей травами просеке еле проглядывалась, и Золотареву порою казалось, что они не движутся, а идя ко дну, медленно тонут в ржаво-зеленой паутине тайги.

Обтекавшая их со всех сторон бездна не походила на исхоженные вдоль и поперек перелески, знакомые Золотареву по воспоминаниям детства, или кружевные чащи, мимо каких походя проносила его война. В этом беспорядочном переплетении трав и деревьев без оттенка и запаха таилась какая-то едва ощутимая угроза, от которой на душе час от часу становилось все сиротливей и неуютнее. «Здесь, видно, — поежился он, — шаг в сторону и — пиши пропало: в трех соснах заблудишься».

Сначала, сквозь редеющую чащобу, заблистала отдаленная полоска воды, затем, уже с опушки, обнажилась обширная вырубка, отвесно срезанная у каменистого берега, и, наконец, машина заглохла, чуть не упершись в ребристую кромку обрыва.

— Приехали, — глуша мотор, повернулся к пассажирам шофер. — Отсюда, как из царской ложи, всё видать.

С высокого, круто нависшего над озером берега обзор и впрямь открывался во все стороны. Впереди, насколько хватало глаз, расстилалось ровное, как полированный стол, водное зеркало, сливаясь у горизонта со слепящей синевой неба и стеной корабельного сосняка по ближним боковым берегам.