Яков Гордин: Кавказ

То есть, система взаимоотношений с возможными союзниками предполагалась та же, что и на Кавказе – дружелюбие должны были гарантировать заложники.

Особое значение придавалось деятельности “агента влияния” Киат-Бега.

Трухменского старшину Киат-Бега с сыном его, ожидающих вас в Баке, не оставьте взять с собою на суда и доставить на место их жительства. Не нужно мне напоминать вам о ласковом и уважительном с ним обхождении, ибо вы сами довольно знаете, как достоинство его, так и ту пользу, какой правительство ожидает от его преданности к России.

Правительство, то есть император и Нессельроде, располагало весьма ограниченными сведениями и имело столь же туманные представления о положении на восточном берегу Каспия. Это была в первую очередь игра самого Ермолова. А результат от экспедиции Муравьева ожидался им весьма значительный.

При сношениях ваших с главнейшими старшинами и даже простым трухменским народом старайтесь ласковым обхождением, также удовлетворением их просьб, не превышающих вашей власти и возможности, а наипаче строгою справедливостию на случай обид, кем-либо из вашей команды им нанесенных, поселить в сем народе добрую к нам веру, искренность и чистосердечное расположение к Российскому правительству; причем, если начальники разных Трухменских поколений, исключая признающих над собою зависимость Персидского государства, сами добровольно изъявят пред вами желание свое принять присягу на верность подданства Его Императорскому Величеству, то не отклоняйтесь от такого их расположения и по обычаям той земли приведите их к присяге с приличным сему случаю торжеством. Однако никакое с вашей стороны настояние о сем, а того меньше принуждение не должно иметь место.

Это было главное. Ермолов надеялся не просто завязать дружеские отношения с туркменами, но и закрепить эту связь формальной присягой на подданство, что сделало бы пребывание русских на этих землях юридически законным. Он не решался провоцировать персов переманиванием в российское подданство туркменов, подвластных Персии, – это могло вызвать дипломатический демарш Тегерана и неудовольствие Петербурга, – но иметь прочную опору в туркменах-иомудах (это были, очевидно, иомуды-карачуха, жившие в районе Красноводского залива и залива Карабугаз) на случай конфликта с Аббас-Мирзой было чрезвычайно выгодно.

Однако и в случае присяги на подданство Муравьеву рекомендовалось взять с собой и поселить в Баку несколько аманатов из знатных туркменских старшин или их сыновей. В то же время Муравьев должен был всеми возможными способами укреплять авторитет Киат-Бега, “как особе, пользующейся особенною доверенностию Российского правительства, которое готово через его посредство доставлять всякие возможные выгоды для Трухменского народа”.

Это был взаимный интерес. По свидетельству Муравьева, Киат-Бег надеялся, что особые отношения с русскими создадут ему особое же положение среди соплеменников, а Вельяминов и стоящий за ним Ермолов рассчитывали на его влияние, когда нужно будет подвигнуть туркменов на действия в пользу России.

В “туркменском проекте” в очередной раз сказалась двойственность натуры Алексея Петровича. С одной стороны, он был яростно увлечен грандиозным – “химерическим” – планом проникновения в глубины Азии вплоть до индийских границ. И предпринимал, как видим, довольно неожиданные действия в этом направлении, следуя “химерическому” наследию Петра I, Павла и Наполеона. С другой же стороны, как трезвый военный профессионал он сознавал всю сложность реализации “туркменского проекта”.

22 марта 1822 года он отправил Нессельроде обширное послание, в котором эта двойственность ясно выразилась.

Полковник Муравьев сделал обстоятельное обозрение и даже инструментальную съемку Балханского залива, лежащего на прямейшем направлении к Хиве, избрал на Красноводской косе лучшее для укрепления место, неподалеку спокойную для судов якорную стоянку, и пресную воду не лучшую, но с предосторожностями годную к употреблению.

Что это была за вода, рассказал в свое время инженер-майор Ладыженский, на которого, кстати, Ермолов, ссылался в этом документе.

Ладыженский тоже считал, что нашел пресную воду: “Оказалась вода почти пресная, только несколько солодковатая; но как ее, посмаковавши, проглотил, то такую горечь почувствовал, что я через великую мочь до судна доехал, да и до самого вечера эту горечь чувствовал”.