Игорь Мощицкий: Иосиф и Фёдор

Давно, в 1967 году, в Гурзуфе я познакомился с профессором Григорием Ильичом Мирским, ныне знаменитым на всю страну, а в те времена просто Жорой, – с моей точки зрения, нашим лучшим востоковедом. Как-то на пляже он пересказал мне эпизод из истории шестидневной войны и сослался при этом на Би-би-си. Воспитанный советской пропагандой, я сильно удивился.

– Так, ведь, эта радиостанция все врет. Как можно на нее ссылаться?

– Би-би-си – государственная радиостанция, к тому же достаточно респектабельная,- улыбнулся Мирский.

Там же, в Гурзуфе, он познакомил меня с несколькими нашими корреспондентами на Ближнем Востоке и двумя политическими обозревателями газет “Правда” и “Известия”. С удивлением я узнал, что все они не читают газет, где печатаются. Ну, может быть, иногда просматривают собственные публикации. А чтобы быть в курсе событий, читают закрытый ТАСС и слушают Би-би-си. После знакомства с ними я тоже стал постоянным слушателем этой радиостанции.

В тот вечер за передачей “Глядя из Лондона” следовала литературная передача, которую вел искусствовед Игорь Голомшток. Начал он ее с интервью Беллы Ахмадулиной. За ее коротким рассказом о лондонских впечатлениях последовал вопрос:

– Ваше отношение к Бродскому?

– Я думаю, что присутствие в мире великого поэта ни от кого скрыть нельзя, в том числе и от советских людей, – услышал я ее хрустальный голос и чуть не подавился куском, который как раз собирался проглотить.

Невероятно! До сих пор Бродского называли хорошим поэтом, очень хорошим. Но великим? Такое определение по отношению к нему я слышал первый раз. Да еще из уст ни кого-нибудь, а самой Ахмадулиной. Я всегда считал ее человеком искренним, но одному поэту назвать другого поэта при его жизни великим? Неужели слова Блока “Там жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой” потеряли свою актуальность? У меня имелось сколько угодно подтверждений, что это не так.

Мои размышления прервал телефонный звонок. Звонил Федя. Оказалось, он тоже слышал интервью Ахмадулиной. Голос Феди звучал весело. Он считал, что это интервью – признак скорого официального признания Бродского на Родине. Я не разделил оптимизма Феди. “С чего это власти вдруг так подобрели? Разве не они двенадцать раз отказывали родителям Бродского в разрешении вместе или по отдельности повидать сына, причем даже когда он перенес операцию на открытом сердце? А самому Бродскому не позволили приехать на похороны матери и немногим более года спустя на похороны отца?” – напомнил я ему.

Но Федя оказался прав. В декабре 1987 года стихи Бродского появились в журнале “Новый мир”, а в следующем году в журналах “Знамя”, “Нева”, “Юность”. Запись церемонии вручения ему Нобелевской премии несколько раз показали по телевидению. Я видел эту запись, и в немолодом человеке во фраке пламенного Осю не узнал. Неудивительно. Операции на сердце не проходят бесследно.

А вот его гонители, по крайней мере, те, кого я вскоре после вручения Бродскому Нобелевской премии увидел в телевизоре, выглядели неплохо. Эти мастера разбивать чужие сердца свое здоровье сохранили и ни в чем не раскаивались. Так что надежды разыскавших их журналистов увидеть, как они посыпают головы пеплом, оказались наивными.

Бывший первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Толстиков высказал убеждение, что Нобелевская премия Бродскому – это очередная диверсия против Советского Союза. Умозаключение вполне достойное крупного партийного деятеля на пенсии, травившего в свое время не только Бродского, но и Товстоногова.

Неподражаемый Лернер, “черный крестный”, как его называл Бродский, объяснил, что Нобелевская премия досталась Бродскому потому, что он потомок известного сахарозаводчика, о родстве с которым ни Бродский, ни его родители ничего не слышали. Не мог же поверить Лернер, что на свете можно что-то получить без блата.

Но всех, на мой взгляд, превзошла судья Савельева, председательствовавшая на судилище над Бродским. “Считаю, что этот суд пошел ему на пользу, благотворно сказался на его поэтическом развитии. И сейчас он даже получил Нобелевскую премию – что ж, честь ему и хвала!” – заявила она.

О как! Оказывается, она его облагодетельствовала.

Потом появились хулители Бродского. Вот что написал один из них о суде над Бродским: “Если говорить о суде, то осуществлен он был с очень позорной корявостью. Надо было поручить это дело более толковым и более культурным людям”.