Игорь Мощицкий - Иосиф и Фёдор

– Ты не веришь ни в Бога, ни в диамат? – изумился я.

– Стараюсь, хоть это трудно, – сказал Федя грустно.

– Но надо же во что-то верить, – возразил я.

– Надо, – согласился Федя. – Я и верю, но не в постулаты, а в частности. Например, что все имеет начало и конец.

– То есть ты веришь в конец света?

– Все имеет начало и конец, – повторил Федя.

– А еще во что ты веришь?

– Я же сказал, в частности. Например, что идеи носятся в воздухе.

– Как это, объясни.

– Это арифметически просто. Идеи носятся в воздухе и излучают электромагнитные волны. Только очень слабые. А люди с особо восприимчивыми мозгами их улавливают. Обычно это несколько человек на вселенную. Но случается, что одна и та же идея одновременно приходит в головы разным людям. Помнишь закон Лоренца-Лоренца?

– Тот, что мы на третьем курсе проходили?

– Да. Тебе никогда не казалось удивительным, что два человека с одинаковой фамилией, причем один из них француз, а другой итальянец, одновременно открыли один и тот же физический закон?

– Если честно, я об этом не задумывался.

– А ты задумайся, – посоветовал Федя.

– Ладно, задумаюсь. Но тогда я спрошу тебя, как Лепорелло Дон Жуана: выходит, твоя религия – арифметика?

– Может быть, так, – сказал Федя. И, подумав, добавил: – А может, и совсем не так.

Он принялся за починку своего старого ботинка, а я пересел поближе к свету и принялся читать Библию.

Поначалу я воспринимал написанное там как собрание сказочных историй, где главным был лысый седобородый старичок в белом хитоне. Ну, как у Жана Эффеля. Его поступки определялись слоганом: “Кто существует только для себя, тот не существует”. Но уже через минуту понял, что Библия – это стихи. “И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один”. Но было много непонятного. Например, в шестой главе я прочел: “В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, когда сыны Божьи стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди”. Однако сразу за этой фразой следовало: “И увидел Господь, что велико развращение человека на земле и что все мысли и помышления их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце своем”. Как это понимать? Сильные славные люди, а все их мысли и помышления зло? Может быть, речь идет о единстве противоположностей?

Мои глубокие размышления прервали соседки по дому, которые позвали нас с Федей пить чай.

А на следующее утро мое религиозное воспитание неожиданно продолжила бабуля, хозяйка дома, где мы жили.

Бабуле было лет шестьдесят пять, не больше, но нам она казалась глубокой старухой. У нее был сын по имени Петя, в прошлом моряк дальнего плавания, который появлялся в доме, только чтобы стрельнуть у меня или Феди полтора рубля на маленькую. С деньгами у нас были проблемы, но мы никогда ему не отказывали, тем более что он деньги отдавал вовремя и в благодарность артистично рассказывал (или, как говорят моряки, травил) какую-нибудь историю из своей морской жизни. Например, как в Вене он заказал яичницу из пятнадцати яиц, а официант у него спросил: “Сколько вам вилочек принести?” – и услышал ответ: “Одну”. Обескураженный официант отошел от стола и еще дважды возвращался с этим же вопросом. А потом из кухни выскочили все официанты посмотреть, как русский обедает.

Старая мать его в то утро зашла в нашу с Федей комнату с просьбой, которую обратила персонально ко мне:

– Ты вон какой черный. Тебе, верно, ничего не стоит гуся зарезать.

Ни гуся, ни кого другого я зарезать не мог, но ей казалось, что я больше подхожу для этой миссии, чем рыжеватый Федя. Спорить с ней я не решился, все-таки хозяйка, и втроем – Федя, бабуля и я – мы вышли во двор дома.

Стоял ясный декабрьский день, снег искрился на солнце, и царившая вокруг благодать не настраивала на предстоящее убийство. Но бабуля сгоняла в амбар и притащила обреченного на смерть гуся, а также топор, который сунула мне в руки. Я ужаснулся и уже готов был позорно бежать куда глаза глядят, но, к счастью, Федя понял мое состояние. Он забрал у меня топор и легко разрубил пополам длинную шею гуся, не пролив, к моему удивлению, ни капли гусиной крови. После этого мы с Федей вернулись к себе в комнату, однако бабуля появилась у нас снова. На этот раз ее почему-то интересовала наша религиозная идентичность.