Наталья Алексютина: Исповедь рецензента

Бесхитростная вроде история бесхитростного мужика Прокопича, которого не отпустила тайга, не отпустил Енисей, но так хорошо, так славно она рассказана, с такими ненавязчивыми философскими грустью и пониманием, что после прочтения повести вздрагиваешь от ослепительного до рези в глазах желания. Вернуться в убитую городами сопричастность мирозданию, в радость и боль настоящего бытия, в не жизнеподобной комы, вернуться к себе.

Соло Анатолия Байбородина, исполненное повестью «Счастье — дождь да ненастье…», можно было бы назвать «песнью маме». Признаться, много уже читано посвящений, воспоминаний и прочих жанровых зарисовок, где запечатлевался бы образ родного человека. Но очень редко попадается в руки произведение, где бы с таким щемящим чувством любви был выписан образ матери. Не в укор, а в признание автору, всякое движение материнского сердца подмечено и описано им с поистине женскими интуицией и теплом. «И все моросил и моросил нудный дождь, и поминались малому материны слова: наше счастье… дождь да ненастье. Когда проселочная дорога свернула к речному броду, Ванюшка обернулся и сквозь наволочь слез, сквозь морок увидел — чернеет смельчавшая, одинокая мать, прижимая к себе Веру, — хотел было спрыгнуть с телеги и бежать к матери, но сдержался и, побаиваясь отца, беззвучно заплакал.

От реки Уды телега поползла крутым взъемом-тягуном, и у самого перевала Ванюшка снова оглянулся, прощаясь с таежной вольницей, — осиротело и печально жалась к нависающему сосновому хребту лесничья изба, где осталась мать о чадах в разлуке денно и нощно горевать». «Мать же занемеет вдруг, стоит, как вкопанная, смотрит им вслед отпахнутыми и остекляневшими глазами; смотрит печально, хотя не может понять, в чем же причина нежданной-негаданной печали. Впрочем, на самом донышке сути зреет предчувствие, что все вдруг померкнет и не станет ни леса, ни ягодника, ни ребятишек, беспечно скачущих впереди нее. Вроде, опять же, и понимает, что пустое надумала, но сразу не может освободиться от неведомо откуда навязанной ей цепкой печали. Спасается молитвой. Шепчет: — Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради пречитыя Твоея Матери, и всех святых, помилуй нас…».

Нам всем знакома поэтика прозрения, мучительная тоска позднего покаяния и горькая радость последнего обретения. Это трудно выразить. Фактически невозможно. Это проживается каждым в оправданном одиночестве. Но у автора повести «Счастье — дождь да ненастье…» вышло подключить к своему талантливому соло аккомпанемент слушательских эмоций. В этом исполнении музыка повести получилась тонкой и пронзительно-нежной.

О хороших произведениях всегда хочется говорить много и долго. Они того заслуживают. Но в случае со сборником «Для тебя», наоборот, хочется прервать словопоток. Потому что он кажется лишним и мешающим звучащему оркестру. В музыку хочется вслушаться, уловить то тут, то там вспыхивающие голосовые императивы. И помолчать. Ведь хорошее исполнение слушают молча.

Мне нравится дождливое утро. Прохладные круглые капли задерживаются на кончиках листьев, словно замирая от удовольствия перед предстоящим полетом. Потом срываются вниз. Стремительно и смело. Целой россыпью. А липовый лист уже подставляет трамплин для новой влаги.

Дождь все не перестает. Залиты водой скамейки, канавы, окна. К тротуарам жмутся лужи. Какая-то женщина, возвращаясь с рынка, катит позади себя тележку. Из огромной сумки торчат перышки зеленого лука. Зонта у нее нет, поэтому с волос, с носа, губ стекает непрерывно влага. Женщина немного приостанавливается, чтобы спросить у меня, который час. Пока отгибаю рукав, нас обдает веером воды пролетающий мимо автомобиль. Моя куртка и плащ женщины покрываются крупной грязной рябью. Молча смотрим машине вслед. Давно привыкнув к сочным ругательствам вдогонку, жду того же от случайной прохожей. Но женщина, лишь покачав головой, проходит мимо.

Вознаградить себя за перенесенное оскорбление можно в привокзальном буфете. Сдобной булочкой и стаканчиком кофе. Здесь тепло и тихо. Только звякают ложки да слышен изредка заспанный голос буфетчицы. Дуя на горячий напиток, вдруг замечаю за соседним столиком девушку и мужчину. Ему на вид давно за сорок. Ей — ближе к тридцати. Он строго одет, чисто выбрит, аккуратно подстрижен. Черты лица жестки, но приятны. Девушка… Я вдруг понимаю, что не могу оторвать от нее взгляда. Какой формы и длины ее нос или рот, мне совершенно все равно. Необыкновенно другое: выражение глаз. Они влюблены! С каким-то непередаваемым упоением они рассматривают друг друга, замечая и любуясь каждой новой деталью. Открытия происходят ежесекундно. Стоит ей на мгновение опустить ресницы, как в облике мужчины происходит перемена. И она тоже с жадностью, с восторгом вчитывается вновь в его лицо.