Наталия Осояну - Исповедь пешки

В одном из сказаний, содержавшихся в книге «Мабиногион», два враждующих царя играют в шахматы, между тем как в соседней долине сражаются насмерть их войска. Время от времени являются гонцы с известиями о ходе сражения — цари словно бы слушают их и, склонясь над серебряной шахматной доской, передвигают золотые фигуры…

…когда Старик умер, все молчаливо согласились, что Компании пришел конец.

Пока он лежал на больничной койке, опутанный проводами и подключенный к всевозможным аппаратам, мы ждали, что вот-вот случится чудо и появится врач-волшебник, который скажет: «Абракадабра! Получайте своего шефа назад, живым и здоровым!» В кабинетах притушили свет и старались говорить тихо; пахло там не сигаретным дымом, как обычно, а лекарствами, и ко всему этому примешивался едва уловимый запах… даже не знаю, как его назвать… ну, знаете, как в старом доме… ах, да — запах тления. И это в современном здании, где сплошной пластик и металл! О том, чтобы сыграть друг с другом в Сети — такие игры составляли досуг служащих Компании, сколько я помню себя на этой работе, — и речи не было. Люди бродили по коридорам, как призраки, и вопросительно вглядывались в лица тем, кому позволено было навещать больного: новости, дайте нам новости… да, скудные вести из больницы были для всех нас — что письма с фронта. Это сейчас я понимаю: положение «армии» с самого начала было аховое. А тогда мы надеялись и всё ждали, ждали…

Как сейчас помню: я уже отключилась и собралась идти домой — было что-то около половины десятого. Денек выдался тяжелый, да и погода снаружи стояла препоганая — слякоть, мерзость. Надеваю плащ, беру зонт, и тут загорается сигнал вызова.

— Что, бежишь в больницу? — по лицу Крафта я сразу поняла, что случилось что-то плохое, и внутри у меня все опустилось. — Можешь не торопиться.

— Только не говори мне…

— Ага, — он вздохнул, и тут только я заметила, как плохо выглядит помощник шефа, как он исхудал и осунулся за последние недели. — Ты у нас умная девочка, сама всё понимаешь. Сообщи всем… и надо бы церемонию прощания устроить, а я так устал.

И отключился.

Домой я в тот день не пошла. Посидела в своем кресле, всплакнула немного, и начала обзванивать остальных.

Где-то в приемной — как и в большинстве других кабинетов — стоял жучок Корпорации, который мы вроде-бы-как-не-смогли-найти. Через эти жучки мы регулярно подкармливали конкурентов дезой вперемешку с подлинной информацией — так, чтобы на той стороне ни о чем не догадались. Идея шефа. Иногда кто-то обнаруживал их и уничтожал, но недолгое время спустя механолазутчики появлялись вновь.

В те минуты, наверное, в Корпорации откупоривали шампанское — если только они не узнали обо всем раньше…

Дверь кабинета украшала табличка с надписью: «Gens una sumus» («Мы — одна семья»), и мне на самом деле казалось, что умер кто-то из моих близких родственников. Нельзя сказать, чтобы его очень любили — характер у Старика был тяжелый, вздорный, а попасть к нему под горячую руку было равносильно попаданию под асфальтовый каток, — но, тем не менее, мы свыклись с ним, а он — с нами, и каждый понимал: Компания без него проживет ровно столько, сколько петух без головы. Подергается немного и затихнет.

Потому что только Старик сдерживал набеги Корпорации, а теперь им ничто не будет мешать…

Вот поэтому-то я и не следила особенно за наследственной процедурой и за баталиями в совете акционеров. Какая разница? Все знали, что у Старика один наследник — сын, но также всем было известно со слов того же Старика, что он полный неудачник и для управления Компанией подходит меньше, чем любой из нас, хоть мы все, как на подбор, друг друга бездарнее (опять-таки со слов Старика, пусть земля ему будет пухом…).

Крафт, сине-зеленый от переутомления, всё время кому-то что-то объяснял, носился по коридорам как угорелый, устраивал какие-то встречи — цель всех этих действий была мне неведома. Есть такая порода людей, которым не сидится на месте — а он у нас как верблюд, идет-идет по пустыне, без воды и еды, потом валится с ног и сразу — на небо… сама я на автопилоте продолжала делать свою работу и отрешенно следила за тем, как детище покойного шефа в корчах издыхает. Он, по крайней мере, не мучался. А Крафт лишь однажды обмолвился — хочу, дескать, сделать как лучше. Ну и делай, говорю, если хочется. Я тебе верю. Но нам всё равно крышка, разве не видно?