Денис Гуцко - Русскоговорящий

— Васька! Убью дурака!

Гулянка, похоже, набирала обороты. Вряд ли он уснул бы в таком шуме, так что лучше уж постоять здесь, на воздухе, между луной и фонарями. А ночь, накрывшая землю синим в золотую крапинку покрывалом, была хороша. Над молочным нимбом города висела луна. Её морда, устало склонённая вниз и чуть на бок, была исполнена мёртвой стеклянной грусти. Запахло листьями. «Как-то ведь всё всегда устраивается, — подумал Митя. — Сначала трудно, потом привыкаешь. Меняешься. Как-то ведь меняешься, приноравливаешься».

Надо, надо, надо. Туда ты уже не вернёшься.

Митя вздохнул и сказал луне:

— Ничего, прорвёмся.

— Прорвёмся, — ответила луна сочным девичьим голосом. — Если не порвёмся.

От неожиданности Митя отскочил от перил, выбив каблуками коротенькую чечётку. Внизу рассмеялись:

— Тю, какой пугливый.

— Да не ожидал, — оправдался Митя в темноту.

— Моя вина, я всегда тихо хожу.

Голос был вкусным. От него делалось чуть терпко в горле, будто он входил не через уши, а заглатывался как густой сладкий напиток. Митя перевесился через перила и увидел прямо под собой силуэт девушки. Она смотрела на него и в знак приветствия распрямила пальцы, лежавшие на перилах.

— Не спится?

— Да уснёшь тут.

— Не говори. И если б ещё пели…

Девушка скрылась из виду, и он услышал её поднимающиеся по ступеням шаги.

— А то воют, будто им прищемило.

Расы смешались в ней весьма удачно. На Митю смотрело совершенно европейское лицо — тонкие губы, прямой нос — но отлитое из шоколада. Волосы, пронизанные лунным светом, серебристым дымом стояли надо лбом.

— Ты кто, квартирант, что ли?

Мулатка здесь, на этой несуразной лестнице, выглядела отступлением от реальности. Сейчас следом за ней по железным ступеням поднимется Африка. Львы, жирафы, слоны… массаи с длинными копьями выйдут из тени и сверкнут чёрными полированными зрачками. Но вместо этого она сказала:

— Тю ты! Пугливый и задумчивый.

— Я тут комнату снял, — начал Митя.

— У Зинки? Ааа, ты разбудить её не можешь? Я тоже её как-то будила.

Митя ожидал, что мулатка рассмеётся, но она помолчала пару секунд с серьёзным видом. Сказала:

— Ладно. Идём ко мне.

— Что?

— Ты на голову — как? Стойкий?

Она осмотрела его скрупулезно.

— Ко мне идём. Ты ж ночь здесь так не простоишь? А Зинка, если белочку поймала, то дня на три.

Митя начал краснеть. «Хорошо, что темно, — подумал он. — Не заметит».

— Та-ак, — сказала она. — Ты сейчас от чего покраснел, от моих слов, или от своих мыслей? Я ж тебе ночлег предлагаю. Идёшь?

И она повернулась и пошла вниз. Митя пошёл следом.

— Кровать у меня одна. Большая, но одна. Так что, если голова тебя не подводит…

— Спасибо, — отозвался он невпопад.

— Смотри только, потом не болтай, чего не было. Меня Люда зовут.

Они прошли по тесному лабиринту мимо шкафов, сундуков, неясных груд скарба, укрытого тряпьём. Мимо стульев, тазиков, помойных вёдер, мимо выставленных за двери велосипедов и подставок под новогодние ёлки. Комнаты выдавились в коридоры. Границы жилья не совпадали со стенами. Половые доски скрипели то угрюмо, то истерично. Свернули, свернули, поднялись на три ступеньки, Митя уронил велосипед, снова свернули, спустились на пять ступенек. Её комната оказалась в самой глубине этого кирпичного чрева.

— Заходи, — сказала она, толкая незапертую дверь и проходя вперёд.

На двери висела табличка с железнодорожного вагона «Адлер — Москва», под ней наискосок — узенькая полоска, какие вешают на задние стёкла автомобилей: «Не уверен — не обгоняй».

Митя вошёл в комнату, пропущенную через мясорубку. Беспорядок был выдающийся. На стенах, на каждом свободном кусочке, теснились самые невероятные таблички. «Все билеты проданы», «Щитовая», «Поел — убери за собой», «Закрыто!», «Оторинолоринголог», «Осторожно, окрашено», «Пива нет», «Стой! Предъяви пропуск!» и даже фотопортрет какого-то серьёзного Степана Семёновича Хвесько, с галстуком и усами.

— Не пялься, — она сорвала с настольной лампы бюстгальтер, забросила его в шкаф и захлопнула дверцу. Бюстгальтер выскочил снизу из-под двери. — Иногда я убираю. Но пока рано. Ты располагайся.

Кровать, действительно большая. Пианино. Одежда на спинках стульев, на вбитых в стены гвоздях, на полу. Стопки нот вперемешку с одеждой.

— Сейчас организую тебе умыться, — Люся принялась искать что-то в ворохе тряпок.

— Музыкой занимаешься?

Она не ответила на Митин вопрос, видимо, посчитав его риторическим.