Денис Гуцко - Русскоговорящий

Ехали всю ночь. Под монотонное урчание-покачивание соскальзывали в дрёму и тут же утыкались лбом в ствол или броню. Сначала было посмеивались друг над другом, но скоро надоело. Хватали ртом свежего воздуха, мотали головой, пытаясь сбросить прилипчивую дремоту. БТР мягко мчался, убаюкивал, душил гарью.

Заглохли перед самым рассветом. Офицеры побубнили о чём-то за бортом, водитель кричал: «Не понимаю! Должен быть! Ничего не понимаю!» В баках закончился бензин. Колонна ушла, а 202-й остался на обочине, ждать, пока подвезут.

В бойницах серебрился кусок асфальта и дышал ветер. Все притихли, угомонились и больше не трогали тишину ни единым звуком. Над БТРом медленно выцветала луна, тяжелые головы клонились долу.

— Караул сп….л, не иначе. Бак был полным! Зуб даю!

Но комбат мочал, будто дела ему не было до всего происходящего, и водила смолк. Стояли посреди тишины на трассе, бегущей из синего сумрака в сумрак голубой. Никто из курсантов не знал, куда и зачем их везут; никому и в голову не приходило спросить. Солдата не трогают — солдат спит. Но в стоящем БТРе спать оказалось так же невозможно. Уснув, просыпались со стоном: промерзшее тело терзали судороги. Они били кулаками в окаменевшее бедро, срывали сапоги со скрученных ног. В конце концов повылазили на броню и расселись здесь, растерзанные, сонно глядя на висящий в рассветной мути дым.

Чёрные клубы растут со стороны города. Без пламени, в полной тишине, дым этот кажется нарисованным, мультяшным. Жирная чёрная гусеница вползла на бледное небо и медленно падает оттуда на их бледные лица. Они смотрят, дрожат и думают о том, когда их будут кормить. Они твёрдо знают, покормить должны — но когда?

Третий слева, слегка веснушчатый, весь в царапинах от тупого лезвия — и есть Митя, Дмитрий Вакула. Персонаж тонкокожий, с сердцем всегда набухшим, готовым выстрелить каким-нибудь чувством. Последствия классической русской литературы. (Читал запоем. Толстого выскреб до донышка — до вязких илистых дневников.) Он перенасыщен литературой. Литературы в нём больше, чем эритроцитов. Но внешний мир требует как раз эритроцитов, здоровых инстинктов. Митя тщательно мимикрирует. Умело матерится, говорит «тёлка», сплёвывает себе под ноги.

Он тоже — как все — перестал общаться с Лапиным. И поэтому поводу его мучает совесть. Как отрыжка после каннибализма. Дело в том, что Мите, говорящему по-русски с акцентом, и самому перепадает этой необъяснимой нелюбви — нелюбви вообще, в принципе, жестокой и раздражительной, как подслеповатый снайпер. (Он присматривался — москвичи все разные, а не любят их одинаково.) Митя русский. Ни четвертинки, ни осьмушки инородной крови. Но он грузинский русский, родился и вырос в Тбилиси.

Окружающие любят порасчленять его: «Значит, ты не грузин? Папа-мама оба русские? Хм!» Почему именно, он не знает, но многим противны такие как он, русские с акцентом. Он в растерянности. Год назад он приехал в Россию за высшим образованием, поступил на геофак в Ростовский университет и отучился там курс. А теперь вот исполняет почётную обязанность каждого советского гражданина. И в общаге, и в казарме Митя чувствует себя чужаком — даже с теми, кто с ним дружит. С ним дружат как с чужаком. Как с иностранцем.

Нужно что-то делать. Доказывать, что ты не верблюд — работа рутинная, требующая системы. В первую очередь Митя учится скрывать свой акцент. И выглядеть таким русским — уж р у с с е е некуда. Ой ты гой еси, знаете ли, так вас и разэтак! Всё сложно как в дневнике шизофреника: от слова «зёма», обращённого к нему, делается хорошо и уютно, но слова́ «чурка», «черножопый», «косоглазый», «нерусь», — произнесенные в его присутствии, вгоняют его в краску.

Майор Хлебников, по-наполеоновски заложив руки за спину, ходит взад-вперед, цокает подковками. Когда отходит далеко, погружается в тень, тонет. Возвращаясь, появляется по кусочкам, островками, будто всплывает. Наверное, в обширном майорском животе урчит и мяучет точь-в-точь как в животах солдатских, холодными мешками повисших на рёбрах.

Спать. Есть. Но главное — спать. По-настоящему, лёжа. А потом чего-нибудь поесть. Маслорезы… Все ненавидят маслорезов. Они проделывают какой-то трюк с дозатором, и цилиндрик масла получается полым. Сволочи-маслорезы спят сейчас в своих тёплых каптерках. Спать.

Митя боится этого армейского отупения. Он давно уже всё понял: для чего катать квадратное и носить круглое, зачем набивать тапками кантик на постели, зачем в бане холодная и горячая вода льются по очереди и никогда одновременно, зачем косить траву вдоль бордюров сапёрными лопатками, зачем блистающий стерильным санфаянсом туалет запирают на амбарный замок, а они бегают по нужде в поле, к деревянным кабинкам со щелями в ширину доски.