Денис Гуцко - Русскоговорящий

— Вот каналья! — сказал Бирюков.

Прошёлся к окну и обратно.

— Вот каналья! Костя, — обратился он к «сержанту». — Ну что это за херня!

— Моя вина, Вадим Васильевич, — покаянно брякнул Костя-сержант.

— Нет, но что за каналья! — Бирюков вытянул руки в сторону публики, как бы призывая всех разделить его возмущение. — Папаша же его по старой дружбе попросил сынка непутёвого пристроить. Хоть кем, хоть расклейщиком. Ну! И что? — Бирюков загнул правой пятернёй мизинец левой. — У Валентины Ивановны деньги украл. Я теперь точно знаю, что он, — загнул безымянный. — Вчера пришёл, лыка не вяжет, — загнул средний. — Так ещё ко всему выясняется, представляется моим замом! Ну не каналья, а?!

Кто-то хмыкнул у Мити за спиной:

— Талантливый чёрт.

Бирюков развернулся в сторону сказавшего.

— Михалыч! Давненько такого не было, а?

Митя начинал вникать в произносимые слова.

— Михалыч! Ты понял, да?!

Всё, что его сейчас окружало: большой стол в центре, веера документов на нём, кресла, костюмы в креслах, удивлённое лицо Бирюкова, — Митя обвёл тоскливым голодным взглядом. Всё это так и останется чужим. Мебель в чужом кабинете, одежда на незнакомых, чужих и насмешливых дядьках. Дядьки были очень похожи на мелких советских начальников, умных и свирепых. Костюмы их, которые Митя машинально оглядел, оказались на удивление дешёвыми и по-советски блеклыми, а обувь — простой и пыльной. Это показалось занятным. Тем более, что сам Вадим Васильевич был одет как положено. «Неужто держит всех в чёрном теле? — подумал Митя ещё одну праздную мысль. — Наверное, всех перетащил оттуда, из старых социалистических времён. Почему, став нормальным буржуином, командует прорабами в стоптанных туфлях?». Но этого ему уже не суждено было узнать, как и всего остального, касающегося устройства и обычаев «Интуриста» — и та большая женщина, пробежавшая на громких как брёвна ногах к ушатанной «шестёрке», уехала на ней в небытие — нет, он не вступит в этот клан новым членом с несколько спортивным именем хаускипер.

Прощай, моя несостоявшаяся клановая жизнь! У дураков свой собственный клан.

Михалыч тем временем сел ровнее и сказал:

— А помните Савчука, Вадим Васильевич? Ну, в девяносто пятом? Который всем встречи назначал у нас в фойе, вроде у него офис в гостинице? Костя, в девяносто пятом это было?

— В конце девяносто четвёртого, — отвечал Костя.

Подойдя поближе, Бирюков подкатил два кресла, себе и Мите.

— Садись, — и сам повалился в кресло, тяжко вздохнув.

Вся мерзкая мозаика сложилась в Митиной голове в законченную картинку. Картинка вышла такая примитивная, лубочная — и он, дурашный лубочный Митя, в самом центре, тянущий руки к пунцовой книжице «Пачпортъ», а вокруг пояснительная надпись: «Дурак — гражданин вселенной!». Митя замешкался, размышляя, стоит ли садиться, или сразу сбежать.

— Да садись, садись.

Сев перед ним в кресло, Митя не сразу решился взглянуть ему в глаза.

— Рассказывай.

Раскрыв обе ладони, сжав их в кулаки, уронив кулаки на колени, Митя всё будто разгонялся. Сказал наконец:

— Э… — снова разжал кулаки. — Что рассказывать? Вы же догадались. Представлялся Вашим заместителем, обещал помочь с паспортом. Мы вместе учились, ну и… Словом, вот… кинул меня.

— На сколько?

— Четыреста долларов.

— М-м, — Бирюков кивнул, словно внёс цифру в нужную ячейку. — А что, говоришь, у тебя с паспортом?

Опять предстояло объяснить, каким образом он перестал быть гражданином России, рассказать про закон с сюрпризом. У него давно выстроился дежурный рассказ, коротенький, но детальный. Но вдруг Митя почувствовал, что не сможет ещё раз повторить свою историю. Он всё-таки попробовал:

— Я живу в Ростове с восемьдесят седьмого года, родился я в Грузии, тогда это была одна из союзных… — но нет, не сможет. Даже если бы у Бирюкова в ящике стола лежал паспорт на имя Дмитрия Николаевича Вакула, и нужно было бы лишь отбарабанить всё как стишок в садике, чтобы получить положенную награду — не смог бы.

Митя поднялся. Во взглядах, пойманных им с разных концов комнаты — какими бы разными они ни были, серьёзными или весёлыми — посверкивало одинаковое чувство собственного превосходства. В этих взглядах так ясно читалось самое страшное в сегодняшней жизни обвинение. «Да, — мысленно сознался Митя. — Я лох».

— Наверное, я пойду.

Кресло под Бирюковым скрипнуло, как бы удивляясь вместе с ним.

— Как — пойдёшь? Да погоди ты, мил человек, ты же сам ко мне пришёл. Сказал «а», говори «б». Я же должен знать, что на моей территории творится, — он указал на кресло, с которого только что поднялся Митя. — Сядь, расскажи не спеша. Разберёмся. Я тебе помогу. Надо помочь человеку, — приказал он Косте. — Что ж эта каналья моим именем торгует!