Василина Орлова - Больная

— Интересно, — говорю я вместо ответа. — Почему они не разрешают носить часы?

— Идеальные песочные часы не имеют дна!.. — изрекает Нюра.

В Мрыне я погостила недолго. Обратный путь был легок с опустевшим рюкзаком гостинцев. Впрочем, как всегда, родня взялась было навьючивать тюки с самородными дарами, но, по счастью, на сей раз удалось отбояриться ценой известных усилий. Арсения, мрынского гамлета, я не видела перед отъездом. Возможно, он и не хотел когда-либо встречаться со мной. Узнать теперь не у кого: в то же лето он погиб, утонул в местной вонькой речке, заросшей ряской и желтыми лилиями, которые с закатом закрывают свои чашечки и прячутся под воду.

Руки больше не повинуются мне: они ищут складки на халате, вертят зажигалку, достают из пачки и кладут обратно сигареты. Сигареты эти я выменяла у Инны, здесь они — что деньги. Мне самой негде взять сигарет, не скажу же я маме: «Мама! Купи дочери сигарет». Я пообещала Инне за пачку написать стихотворение. Каждый продает, что может. Вспомню что-нибудь, запишу и отдам. Как нерадивый или впадающий в бедность график множит отпечатки одного офорта. Обесценивая оттиски.

— Пусть меня приведут в те пространства, откуда не будет выхода, — истерически говорила снежная королева. Она была сварливой снежной бабой, настощей каргой, но я понимала, что она составляет какую-то важную мою часть. — Пусть меня приведут, я скажу: здесь нет выхода! Куда вы меня привели? Мне ответят: ты же сама. Ты же сама просила — в пространства, где выхода нет. Так вот же они. Ты не рада?

Я самый главный свой собственный предатель. Как мне избавиться от этой полукомической дуры, сидящей во мне, пустившей во мне свои корни? Как мне выблевать ее, вырвать из внутренностей, куда мне выйти?

— Что ты вертишься, как на шарнирах, Елена? — спрашивает Анна.

Она по-прежнему жует толстую книгу, и я, как всякое мелкое мельтешение, рассредотачиваю ее.

— От галоперидола еще не так запляшешь, — говорит старуха, которую раньше я не видела или просто не замечала. А, нет, видела!

Инна хихикает.

Вот Прасковья Федоровна шуганула ее с унитаза, на котором та курила, вот задрала халат и спустила голубые ворсистые портки. Пока она справляла нужду, я наблюдала, потеряв всякий стыд, за ее лицом. Спокойное и гладкое, хоть и испещренное морщинами, с маленькими вострыми глазками-жучками и ртом, в котором виднелись ровные зубы — разумеется, вставные. Но мне не понравились ее слова.

— А вы считаете, меня — галоперидолом?

— А ты голоса слышишь? — вопросом ответила она.

— Какие еще голоса?

И вдруг я поняла, что те переклички и повторяющиеся разговоры, которые произносят в сознании явно чужие сущности, их споры, раздоры, или, напротив согласный визг — и есть… голоса.

Инна хохотнула.

— Посмотрите-ка, Прасковья Федоровна, да вы просто открыли ей глаза!..

— Ей — это кошке, — сказала Прасковья Федоровна, оправляя халат и спуская воду, — о присутствующих в третьем лице не говорят.

— А может, она отсутствует.

— Это ты отсутствуешь.

— Замолчите! — вдруг привзвизгнула Инна. — И вообще, я не с вами разговариваю, а с белым кафелем!..

Прасковья Федоровна взглянула на меня и сказала:

— Надо потерпеть.

Надо потерпеть… Снова включился сиплый вентилятор, здешний убогий «кондишен», загудел, как будто в системном блоке компьютера — лопасти превратились в сплошной диск.

Что ж, разве не многие от нас люди, искусные в осаде и стрельбе, видели во сне сна жену — прекрасную, светлолепную, стоящую на воздухах посреди разрушаемого града, ини — мужа древна власы, в светлых ризах…

— А с ангелами повремени разговаривать, — бросила Прасковья Федоровна, уходя.

— Я и не разговариваю, — буркнула я.

— Ты что, правда видела ангелов? — спросила Инна, явно заинтересованная новой темой. — Здесь пруд пруди кого видели. Здесь всякой нечисти по углам — как грязи. О них говорят, как о старых знакомых или героях сериалов. Вот Анна…

— А? — та поднимает голову от книги.

— Ну, ты же рассказывала — вот, расскажи и ей.

— Слушай! Я тебе, во-первых, рассказывала не про себя, а про своего мужа. А во-вторых, после любых ангелов человека надо лечить. А Прасковья Федоровна, между прочим, человек бывалый и зря ничего не скажет.

Сколько ангелов умещается на рычаге смыва?

— А вот я их видела, — входит и произносит Жанна.

Они могли бы, по крайней мере, входить и выходить не так часто и резко. Прокуренный туалет, как таинственная телефонная трубка. Здесь идет разговор с отсутствующим Богом. Как врываются люди там — звонком, сообщением, электронным письмом. Их появление чаще всего предваряется… А если не предваряется, то это достойная удивления ситуация, как случайно встретил давнего знакомого в переходе на Пушкинской, — и потом можно рассказывать там и сям разным людям, которые, прежде — и чтобы — увидеть тебя, обычно звонят, или шлют письмо, или…