Василина Орлова: Квартет

Я спускалась с Голгофы. Светило солнце. Следом тени распятий тянулись, куда бы ни шла. Искупление кровью свершилось. Но люди варили похлебки, торговали, бранились, чинили обиды и зло. Миром правит язычник.

Живу через много столетий. Ничего не изменилось, все тот же кровавый закат. Бесполезно, прекрасно и свято маячат распятья. Что ни день — принимает Он гвозди в ладони свои.

Экран компьютера взорвался… Нет, погас… Нет, там явилось неотчетливое лицо и послышался голос:

— Со всеми этими видениями надо еще разбираться. В Библии ясно сказано, что Иосиф взял тело Иисуса и положил в пещеру, задвинув вход в нее камнем. Потом говорится, что пришедшие к могиле Мария Магдалина и еще одна Мария увидели тот камень отодвинутым, а у тела — некоего юношу в белом. Что ж, непременно всякий юноша в белом — ангел? Давайте реально смотреть на вещи! Эдак кого угодно можно сделать ангелом.

— Чудо неподвластно обыденной логике, — услышала я свой голос. — Просто в один прекрасный момент вера превращается в знание.

— Зачем предполагать чудо там, где невооруженным глазом просматривается предумышленный сценарий?

— Но как же Его воскресение?

— Да полно! Кому Он являлся-то? — шевелились с экрана беззвучные губы. — Двум женщинам, убитым горем, да напуганным ученикам. Не мог оставить поточнее свидетельств!

Экран все же погас. В нем появилось мое отражение.

Я наконец вышла из странного оцепенения. Поспешно собралась: надела длинное серое платье, черное пальто, голову повязала легким белым шарфом.

Внизу, у подъезда, меня встретил Василий. Эти ребята, кто б они ни были, взялись за меня всерьез. Дверь открыта настежь.

— Куда мы собрались? — промурлыкал Василий.

— Немного проветриться, — по возможности беззаботно ответила я.

— Зачем же так торопиться? — мягко произнес он.

За этой мягкостью скрывалось недоброе. Когти в нежной кошачьей лапке. Вот-вот вытянутся из подушечек.

— Пусти! — с властностью, какой в себе не подозревала, приказала я.

Василий изменился в лице, но отступил. И даже слегка склонился.

— На все ваша воля, — пробормотал он.

В арке стоял одноногий.

— Не ходи, — произнес он мрачно.

Я не удостоила его взглядом.

— Ты можешь не вернуться! — крикнул он вслед. — Верней, не сможешь вернуться.

Посмотрим, решила я. Ворона, прыгая с ветки на ветку, следовала за мной; два раза, мне показалось, она гаркнула:

— Мерт-ва!

«Глупости, — объяснила я себе. — Я буду жить всегда». Но страх все же сжимал меня. Казалось, что спускаются сумерки, хотя было утро. Земля пересекалась тенями, солнце превратилось в маленькую точку на светло-золотом небосклоне. Мир будто разделился на тень, по которой я шла, и на свет, недосягаемо высокий.

— Девушка, а девушка, — подошел слева какой-то темный. — А ты верующая, да?

Я ускорила шаг, почти побежала. Кинув случайный взгляд на номер дома, увидела: тридцать три.

«Это не шестерка, — сказала я себе, чтобы развеять нелепый страх. — Это две тройки. Два треугольника».

Неподалеку валялся кусок мела, будто кто-то специально бросил его здесь. Я начертила на асфальте два треугольника, оставляя знак тому, кто должен прийти мне на помощь. Кто-то ведь должен. Я даже знала — кто.

Оттуда, куда я шла, бежали люди. Они спешили, двигались сплошной толпой, с невеселыми лицами, кидая на меня взгляды.

Я вошла в метро. Разошлись с лязгом двери вагонов.

— Осторожно, двери закрываются, — сказал металлический голос.

И за окнами полетели ленты кабелей.

Метро сгущалось людьми в черном. Меня не оставляло ощущение, что сейчас в двери вскочит черт и схватит меня. Им известно, куда я направляюсь.

— Кто тронет меня, пожалеет! — пробормотала я заклинание, и старушка, стоявшая рядом, проворно юркнула в другой конец вагона.

В голове у меня затанцевало.

— Мы все, — звучал мой собственный голос, — бесконечные отображения одного. Мы всесильны. Мы бессильны. Мы вольны. Мы не вольны. Мы — это мы. Нас нет. Безразлична наша жалость, безразлична и бессильна наша смелость, наша гордость, наша слабость — безразличны. Не имеет значения, осознаем мы это или нет.

— Я плачу! — рыдал маленький, похожий на крота, человечек и вытирал нос большим грязным платком. — Вы слышите, я плачу! Я так высокомерно считал, будто что-то решаю. Я чувствовал ответственность за происходящее, свою вину. Мир идет вниз, к невежеству, к отсутствию света. И человечество во мне печалится. Прекрасны люди в невежестве своем — вопит во мне человеческое.