Василина Орлова: Квартет

— Нет, конечно, — смутился он. — Однако странно… С манекеном — это рановато. — Он качнул головой. — С кем вы еще встречались?

— С Иудой Искариотом.

Он вздрогнул:

— Я вам верю вполне. Сегодня я сам разговаривал… с телефоном. Вообразите, там, в трубке, раздавался голос. Можете себе представить? Моего собеседника не было видно. Во всяком случае, в радиусе многих тысяч километров, а голос звучал совсем рядом. А? — сказал он торжествующе.

— Телефон был включен? — прищурилась я.

— Какая разница, — отмахнулся он. — Дело не в механике, не в электричестве и даже не в пространстве. Оно во времени.

— Вы разговаривали с прошлым? С фараоном, Пилатом?.. Или с будущим?

— В некотором роде, в некотором роде. Мы говорили из прошлого в будущее. Мы сейчас с вами тоже разговариваем из прошлого в будущее. Время идет.

— Тогда я не понимаю, в чем соль вашего телефонного разговора.

— Но к делу, — оборвал он меня решительно. — Вы, несомненно, знаете, что ежегодно шеф дает один бал.

— Вы же сказали, что его не существует?

— Ой, — он скривился, будто съел клюквину. — Знаете, что меня больше всего смешит в людях? Это их твердые убеждения. Если дьявол — так он либо есть, либо его нет, терциум, хе-хе-хе, нон датур.

— Почему вы выбрали именно меня? — перебила я.

— Мы не выбирали, — пожал своими острыми плечами Лукоморьев. — Просто вы следующая. Только непонятно, какого черта сюда влез манекен. Конкурирующая фирма?.. Так, мне некогда! Будете вы или нет королевой бала?

— У меня есть возможность выбора?

— Уж и не знаю.

— А форма одежды? — В моем голосе, должно быть, отразилась вся степень согласия. Вчерашний вечер не кончился. Он продолжался. Не было моих сил этому противостоять.

Клон продолжал сидеть задрав ноги, рука неестественно вытянулась, и он коснулся своим отполированным ногтем моей стопы, воскликнув при этом:

— Чудненько! Форма? Эх, женщины, нет чтобы интересоваться содержанием. Зайду за вами в полночь.

С этими словами он испарился.

— Эй, стойте! Это не так! А как же волшебный крем или что-нибудь в этом духе? — выкрикнула я.

— Эффектного исчезновения не получилось. — Унылый Лукоморьев возник снова. — Послушайте, молодая начитанная леди. Если вы не откажетесь от своего сценария, нашей фирме придется подыскать кого-нибудь другого.

С этими словами он испарился вторично. На спинке стула, где сидел этот рассыльный клон, сконденсировалась влага.

В моей голове снова забормотали посторонние. На разные голоса. Впрочем, один голос звучал, как мой собственный. Только как бы со стороны, что ли, в записи. И я с трудом узнала его. Голос вещал белым стихом:

— Это я была. Я там стояла. С непокрытой главою, босая. Там толпа для потехи, от скуки собралась у подножия трона. Он таких же среди возвышался, деревянный, тяжелый, крест-накрест. Я не плакала. Я не кричала, не упала на землю, не билась о дорожные серые камни. Эти камни видали немало слез людских.

Что это за монолог? Чей? Я включила кофемолку, голос звучал:

— Я смотрела в глаза его долго, неотрывно, без боли — без чувства. И я видела, как он спокоен, и улыбка его была нежной. Взгляд тускнел, как звезда на рассвете, на рассвете тысячелетий. Мать его в желтом мареве зноя все стояла, не шевельнувшись, будто мраморное изваянье. Безучастно, ослепнув от солнца.

Турка выпала у меня из руки. Намолотый кофе распылился по комнате. Голос звучал:

— Не слыхала ни стонов, ни криков в темном трауре скорби великой, не видала ни неба, ни Сына и не чувствовала утешений, что руками легко возложила на сухое плечо Магдалина.

Я кинулась в дальнюю комнату. К перу и бумаге… Нет, к компьютерной клавиатуре. С нетерпением дождалась, пока оживет экран.

— Только слезы текли беспрестанно — по щекам, враз увядшим от горя, по глубоким усталым морщинам, по губам, что сомкнулись безгневно. Эти слезы чертили полоски и блестели под солнца лучами. Она их не стирала, не замечала. И застыли приподнято брови, лоб высокий наполня печалью. Магдалина дрожала, рыдала, шевельнулись беззвучные губы, по прекрасному лику бежали, меняясь, нечеткие тени. И вскричала она о возмездье, о каре грядущей, о смерти, но потом осеклась и упала. Тяжело — на горячие камни, к подножью креста. И навзрыд о смиренье молилась, молила себя о молчанье. Но молчать не могла, а стенала, хватаясь руками за сердце. И впивалась в ладони зубами, одежду свою разрывала. Будто мстила себе. За страданья Его на престоле. И в толпе незнакомые лица смятенно мешались. И Его ученик был растерян, стыдился и плакал. Утирая глаза кулаками, рычал от бессилья и гнева…