Василина Орлова - Пустыня

Закрываю блокнот, ухожу в тёмный прохладный тамбур, курить, смотрю на отраженье остро и чётко очерченного лица, удивляет — откуда бы ей взяться? — линия от скулы к подбородку, вогнутая, если развернуться в три четверти. И кажется напоминанием о чьих-то взрослых, может, даже средневековых лицах. Наверно, тоже красива, прихожу к выводу в тамбуре.

— А вы в какой сфере работаете?

— В сфере торговли.

— На рынке?

— Да.

— А я в офис устроилась. В офисе работаю.

— Кем?

— Ну, кастеляншей или как сказать…

— Менеджером, — кто-то шутит.

Вдоль вагона идёт продавщица, тащит большую клетчатую сумку, приговаривает:

— Сладенькая водичка, минералочка, пивасик…

Меняла с толстенной засаленной пачкой подозрительных бумажек следует за продавщицей на некотором расстоянии, твердит своё заклинанье:

— Рубли-доллары на гривны менять, кто желает…

— Почём?

— Шестнадцать-пятьдесят сто рублей, — с интонацией наигранно-уверенной.

— Дорого. Почем же евро, интересно?

— Ну так зарабатывает человек. — встревает случайная защитница.

— Шесть гривен один евро. Желаете?

— А? Нет…

Женщины начинают расстилать матрасы, любовно, оглаживая, с многолетней выучкой, разворачивают казенные простыни. Заполняют миграционные листки, косятся на мой — «Ой, а у меня меньше букв… Я чего не так?» — объясняю: «У меня просто имя длинное».

— И редкое.

Зоркий милиционер пересаживается напротив, давая возможность «кастелянше» лечь.

Сам он до Курска, о чём сообщает: «В одиннадцать схожу. Ну не ложиться же?»

Я не рада собеседнику, но плацкарт не оставляет возможности выбора.

— Вы в юриспруденции работаете? — наседает мент.

Его круглое лицо, косой нос (вероятно, был сломан), серые глаза в рыжих ресницах почему-то мне довольно симпатичны.

— Нет, — я всё пытаюсь не идти на разговор.

И почему в юриспруденции? Из-за очков, что ли?

— А где тогда?

Вот пристал.

К тому же вопрос ставит меня в тупик. Я бы сама хотела понять, где всё-таки толком работаю. Везде и нигде. Почти как дух, который дышит, где хочет.

— В СМИ, — поясняю для краткости.

Всего не расскажешь. С буквами, в общем, с людьми.

Он уважительно, а может, немного опасливо примолк. Но я заметила, что у нас любят журналистов. Они олицетворяют власть, а к власти всегда тянутся. Даже представители другой власти, исполнительной. Один из которых вот сидит напротив и вытирает пот со лба кулаком.

Подмечает острым своим пинкертоновским оком шариковую ручку, на которой весьма удачно к случаю значится: «СМИ против терроризма и наркоугрозы» — дома взяла из стакана с пишущими принадлежностями первую попавшуюся — и довольно щурится.

Через час мы уже на «ты», как свойственно всем молодым людям, и почти закадычные друзья, корефаны. Я выслушала не меньше десятка случаев из практики, усвоила, что патруль неправильно ведёт себя при проверке документов, и до моего сознания доведена мысль: «Курск — город блата. Если ты неправ, но у тебя есть блат, ты будешь прав. А если ты прав, но у тебя нет блата, ты будешь неправ».

С мужчинами такого рода, как круглолицый собеседник, я всегда — свой в доску парень. И вот уже выслушиваю историю поруганной любви.

— Она вышла замуж за другого. Я спросил, почему. Она говорит, я ж не знала, какой ты в постели. И дело всего только в этом? Я спросил, почему нельзя было проверить. А сама Лариска — вообще. Вот стоит возле киоска, и её кто-то лапает. Я говорю, зачем позволяешь. А она — нет у меня на тебя времени. Ну раз нет времени, нет вопросов. Я сказал, нет проблем. Я сказал ей, раз у тебя нет на меня времени, у меня к тебе больше нет вопросов.

Он вынимает слова из себя по одному, с трудом, и я еле справляюсь с искушением подсказать то и сё, поторопить ход разговора. Бессмысленно — другой темп.

— Или вот кража. Я говорю, ты проверь, кто в последнее время освободился из мест лишения свободы. А он мне: «А зачем?» Ну ёлки-палки. Ты криминалистику изучал?..

Но мне, конечно, интереснее про любовь.

— Лариска-то, наверно, не одна девушка в Курске?

— Не одна. Но любил-то я её одну, понимаешь?

Я замираю. Ответ повергает в оторопь. Любил? Любил её одну? Девку, которая позволяет себя лапать у киосков? Наверно, я чего-то не понимаю. Ну конечно, не понимаю.

Не думаю же я, что только я могу любить человека, которому нет до меня дела?

Да, конечно, я так не думаю… Но всё-таки… Странно. Этакий бык, косая сажень в плечах, будущий отец огромной семьи, зачинатель рода, и вот какая-то Лариска, глупая, мелкая баба…