Николай Курочкин - Смерть экзистенциалиста

Он дошел до парка, подремал часок в тени на такой же уютной скамейке, потом спустился на пляж. Вечер просидел в «научке», плотно поужинал в тамошнем буфете и на вокзал шел даже с радостью. «Вот, — думал он, — я и оказался в самой что ни на есть доподлинно пограничной, по Ясперсу, ситуации. И то, что любого другого в моем положении привело бы в отчаяние (и что последние деньги скоро кончатся, и взять неоткуда, и что жить негде, и все остальное), меня только радует. Ведь только в пограничной ситуации, между жизнью и смертью, сознаешь каждый миг, что жив!»

Так он жил полмесяца. Если ночью будили милиционеры или дежурная по залу ожидания, бормотал: «Нет, я никуда не еду. Я приехал только что, а чем на ночь глядя переть в Индустриальный район, лучше тут перекантуюсь до первого трамвая». Но пришел день… То есть, разумеется; пришла ночь, когда над ухом сказали:

— Э-эй, гражданин! Ну-ка подъем — и на выход шагом марш! И больше чтобы я вас тут не видел!

Саломатин попробовал огрызнуться, но светлоглазый круглощекий сержант милиции добродушно сказал:

— Не надо! Никуда вы не едете и ниоткуда не приехали, я вас еще с прошлого дежурства запомнил. Босячество немодно, горьковские времена давно прошли. Ну, вперед!

Саломатин встал и неторопливо пошел к выходу, всей спиной ощущая жесткий, подталкивающий взгляд. Он обошел вокруг вокзала, спустился в зал для пригородных пассажиров. Там народа было больше, даже на всех подоконниках спали. Вот кто-то вышел. Саломатин зашагал через тела спящих на полу и ноги сидящих на скамьях, стремясь занять освободившуюся треть подоконника, но уже почти у цели почувствовал какое-то беспокойство… Он посмотрел влево, вправо — нет, ничего. Обернулся — и увидал на пороге зала того самого сержанта. Страж порядка смотрел на него, улыбался и укоризненно качал головой. Пришлось выйти. Сделав круг в двенадцать кварталов, Владимир, решив, что уж за это время неугомонный сержант наверняка утихомирился и скрылся в пикет, вернулся к вокзалу. Но тот, будто учуяв, вышел на крыльцо навстречу. Пришлось с независимым видом пройти мимо к памятнику Ерофею Хабарову.

Среди миллионов авиапассажиров есть везучие. Они приезжают в аэропорт за полтора часа до вылета, регистрируют билет, сдают багаж, потом покупают в киоске журнальчик с кроссвордом, заглядывают в туалет, потом прощаются с провожающими, выходят на посадку и точно по расписанию улетают.

Другим везет меньше. Не очень везучие сидят в ресторане или в зале ожидания, стоят у расписания вылетов или на площадке перед аэровокзалом, где собираются курящие, и вздрагивают от каждого хрипа громкоговорителей, вслушиваются в громогласную невнятицу, с тайной надеждой переспрашивают друг друга, бегут вперегонки к справочному окошечку и, шепотом оскорбляя Аэрофлот, возвращаются к опостылевшей «Роман-газете» либо заказывают «еще сто и на закуску два с икрой и один с балыком или давайте лучше салат из крабов!».

Те, которым совсем не везет, ведут сидячий образ жизни. Они играют в настольные игры — от «двадцати одного» до стоклеточных шашек, завязывают платонические романы, перепеленывают грудняшек, сочиняют гневные фельетоны о работе службы перевозок, договариваются об обмене двух километров кислородного шланга, лежащего в пакгаузе порта Москалево, на семьдесят бочек поливинилацетатной шпаклевки из «подкожных запасов» Оборского леспромхоза, пересчитывают несущую способность сборных железобетонных перекрытий под снеговую нагрузку в триста килограммов на квадратный метр — и все это не сходя с места.

Человек наблюдательный, просидев в этом громадном ящике из бетона и стекла денька три подряд, подметил бы любопытную закономерность: длительность сидения в аэропорту обратно пропорциональна длительности полета. Дольше всех сидят терпеливые и до фатализма кроткие пассажиры из тех райцентров, куда только самолетом и можно долететь. Сидят они спокойно, безнадежно и уютно, обложившись узлами и чемоданами («Знаем мы эту авиацию! Вдруг объявят дополнительный борт вне расписания, и пока по радио будут повторять: «Работника камеры хранения просят срочно пройти на его рабочее место!», твой Ан-2 уже высоту наберет») и всякими интересными вещами, каких не возят пассажиры дальнего следования. Вот у летящей в Чумикан сморщенной бабуси, заботливо укутанной в мягкие и теплые, домашней вязки тряпки, скелет какого-то средней величины млекопитающего. А у стремящегося в Чегдомын краснолицего мужичка в стеганке и подвернутых болотных сапогах — тяжелый ящичек с красным трилистником на желтом круге и бодрящей надписью: «Осторожно, радиоактивность!». Соседи ежатся и потихоньку отодвигаются, а мужичок многословно и не очень убежденно их успокаивает.