Владимир Маканин - Предтеча

Вскоре же Коляня, из любопытства, пошел к некоему студенту Кузовкину, у которого собирались.

Плот, сбитый из дедовских бревен, скрежетал по дну, дергался, однако, одолев кое-как расстояние в два-три шага, вновь мертво вставал.

Бурлаки тянули по колено в воде. «Ну, вы, — купчина кричал с берега. — Кишка, что ли, слаба, сарынь клятая!» — «Никак не идё-ё-оть!..» — откликнулся из воды слабеньким голосом узкогрудый бурлак. Подстегнутые криком бурлаки вновь натянули лямки. Крякнули. Ни с места.

Купчина теперь не переставая орал с берега: «Не ловчи, не ловчи, робяты… А ну, навались — жбан пива ставлю!»

На берегу хихикали женщины, — купчина, надувая щеки, прикрикнул и на них:

— Цыть, бабы!

Выпрастываясь из лямок, бурлаки закричали вдруг вперебой:

— Дармоед!

— Зажрался на нас!

— Влезь-ка поди в воду сам — ай холодно?!

Озленные, бурлаки выскочили из воды почти разом. Скользя по берегу и балансируя на мокрой глине, они добрались до толстяка и, как ни упирался, сумели спихнуть его в реку («Очки, братцы, очки!» — вскрикивал он). Они бы и топить его стали, но, оказавшись в воде, купчина неожиданно быстро присмирел, — быть может, выигрывал время. Он не упорствовал. Он тоже впрягся в лямку.

Отдышавшиеся, они потянули заново, — грянули, раскатывая и сводя голоса на вскрике к рывку: «… Еще-еще-еще-еще-еще у-ухнем!» Плот стронулся. Женщины на берегу восторженно закричали. Плот скрежетал, но шел. Не теряя набранного движения и скорости, они вытянули и завели плот на высокую воду. Закрепили. Плот был отменный — имелись на нем даже две сижи, закраенные, чтобы удить сидя, с удобством покуривая.

Бурлаки и купчина выкупались; смыв грязь, они поднялись на берег. Женщины у костра жарили мясо на тонких металлических прутьях; теперь это называлось — шашлык. Запах уже пьянил. «Вот и пиво обещанное!» — басом объявил толстяк купчина.

— Маловато. Жмешься, пузо!

— Кровосос!… — Они тут же пристроились к пиву. Они рвали мясо зубами, вскрикивая от восторга, истосковавшиеся по воздуху и по костру горожане.

«Не сыро ли спать будет?» Одна из женщин выстилала палатку поролоновым ковриком, а вторая держала в руках высокую стопу одеял. «Не спать же в машине!..» — «А что, с Андреем мы когда-то провели на заднем сиденье медовый месяц». И женщина, кончив стелить, пошла к машинам, неторопливо покусывая травинку и вдруг вспоминая молодость. Вечерело. Обе машины, на которых врачи разнообразили свой субботне-воскресный отдых, стояли нос к носу под осинами, — обе в красных языках закатного солнца. Женщина подошла к машине — открыла заднюю дверцу и смотрела…

— Ну, милая, шашлычок, скажу я тебе! — подошел наскоро набравшийся пива и мяса муж. Он был толст и добродушен. На берегу он играл крикуна купчину. И также в клинике, игре соответствуя, он был самым старшим из них и самым влиятельным: перемещающийся из века в век начальник. — Вот ведь голытьба! — он присвистнул. — Все-таки покорежили оправу… — Он снял очки и вертел в руках, улыбаясь.

— Андрей, здесь спать будем или — в палатке?

— Где хочешь, моя радость, там и спи. Я-то отправлюсь на плоту рыбачить.

Она пугливо встрепенулась:

— Только не кури.

— Да полно тебе. Где и покурить человеку, как не на рыбалке?

— Две штуки, не больше.

— Ладно…

Подошел Коляня Аникеев, единственный среди них не врач, — он был привезен сюда, что называется, для компании (журналист крохотного калибра, пробующий писать о большой медицине и очень дороживший тем, что может суетиться и крутиться возле). Сейчас Коляне было не по себе: в азарт войдя, он вместе и наравне с другими «бурлаками» спихнул ведущего хирурга-онколога в воду. Сказать об этом вслух и тем более извиниться было, разумеется, не в стиле дня и не в стиле отдыха. И, однако же (он чувствовал), надо было что-то сказать. С оттенком как бы косвенного извинения Коляня произнес:

— Голова болит. От жары делаюсь ненормальным… Скоро ли отправимся рыбачить, Андрей Севастьянович?

— Не спеши.

И повторил без обычного дружелюбия:

— Не спеши. Поспим часов до двух — а там и с Богом.

Но в темноте ночи, когда они толкались шестами и когда шаг за шагом выгребались на плоту к противоположному берегу, бунт бурлаков, отдалившийся, был вполне забыт, и Коляня получил возможность спрашивать. Как и обычно, Коляня начал с Якушкина — лечит, мол, знахарь рак, а хирург-онколог, как и обычно, назвал Якушкина шарлатаном. Вплетаясь в общий замысел, имя Якушкина и нужно было Коляне исключительно для начала и для поддразниванья, о знахаре тут же забыли, после чего, оскорбившись за науку (втайне!..), Андрей Севастьянович Шилов говорил о проблемах онкологии много и возбужденно. Удивительно, но именно упоминание о знахарстве действовало на онкологов безотказно. Невежество толпы, и в частности невежество пишущей братии, заставляло онкологов открывать рот и говорить — без просьб и без приставаний. Онкологи говорили много, и говорили охотно.