— Как думаешь, он будет счастлив?
— Это может быть не он…
— Думаю, что он, мальчик.
— Да. Думаю, что он будет счастлив.
Время сводится к точке. Подобно песку в песочных часах, время избавляется от незначительного и отливается в чистой струйке крохотных кристалликов. Мы ждем, наблюдаем за падением песчинок между бедрами песочных часов.
Я сидел за столом холодным днем в конце ноября. Бхавин улетел в Нью-Йорк, и я, оставшись один в огромном гулком операционном зале, смотрел на открытку с видом Рапалло и мечтал о тепле, вине и хорошей еде. Зазвонил телефон. Я вздрогнул от неожиданности, сбросил трубку на стол, схватил, прижал к уху и услышал резкое, неглубокое дыхание Веро. Сердце сжалось.
— Пора.
— Ты уверена? Может, ложные схватки?
— Я так не думаю. Да, да, это оно.
Я мчался на машине по темным улицам, пролетал на красный свет под уличными видеокамерами. Я спешил к Веро. Она терпеливо ждала у двери. Сумка с вещами была уже собрана. На лице у нее застыло выражение безмятежного спокойствия. Мы неторопливо поехали в больницу, разговаривая о том, как у кого прошел день. Я видел, что она в ужасе.
Потом — ожидание. Я сидел возле ее кровати в палате и ждал. Налил ей витаминизированного напитка, покормил виноградом, сбегал за журналом и почитал вслух, я массировал ей ступни и терпел, когда она сжимала мои руки так, что побелевшие пальцы ломило. И все это время на мониторе трепыхался сердечный ритм. Вместо того чтобы ассоциироваться с новой жизнью, он напоминал шелест вентилятора, отчаянно пытающегося закачать воздух в отказывающие легкие. Я не сводил глаз с монитора. Следил за тем, как он то слабеет, то набирает силу. Пульс достигал 150, 160, и я чувствовал, как мое собственное сердце бьется в унисон. Акушерки приходили и уходили. Я сидел рядом с Веро, когда она вдыхала газ и воздух, сжимала мою руку, кричала, дергалась, подтягивала к животу колени и стонала, и говорила, что больше не может, и снова вдыхала газ и воздух. Сильные схватки начались в пять. Веро сидела прямо, с маской на лице, и трогала спину, чтобы убедиться, что эпидуральный катетер все еще на месте. Она молчала, ее лицо было искажено гримасой боли, и я видел, что сердцебиение ребенка усилилось. Вошла акушерка, посмотрела на монитор, потом на свои часы. Лицо ее помрачнело, когда она увидела, что пульс подскочил до 200 и даже выше.
Я запаниковал. Веро поперхнулась сквозь стиснутые зубы.
— Что происходит? Что это за звук? Пусть он перестанет!
— Все в порядке. Это схватки. Не беспокойтесь. Все хорошо.
Акушерка вышла из палаты, когда схватки прекратились. Веро откинулась на спину. Руки подрагивали, на ладонях, там, где она впилась в них ногтями, выступила кровь. Я смотрел на монитор. Пульс упал до нормального, затем вообще исчез. Прозвенела сирена, и в палате появился врач в сопровождении акушерки. Я услышал, как она пробормотала: «Замедление». Мне сунули стопку бланков. Не зная, что делать, и чувствуя полную свою беспомощность, я повернулся к Веро. Она смотрела на меня испуганными глазами.
— Почему теперь тихо? Где звук? Помоги, Чарли. Помоги мне!
Я ненавидел тот звук, но тишина, прерываемая завыванием сирены, была намного хуже. Я подписал бланки, и Веро выкатили на каталке из палаты. Акушерка протянула мне зеленый бумажный халат, и я надел его, пока мы шли по пустынным коридорам с галогенными лампами. Казалось, я иду ко дну. Веро постоянно спрашивала, что происходит, и я держал ее за руку, пока мы проходили одни за другими открывающиеся в обе стороны двери, а затем оказались, наконец, в операционной.
Когда родился Люка, Веро повернулась ко мне и сказала:
— Мы назовем его Люка, как в той песне. [37] По всей видимости, имеется в виду песня 1987 г. американской певицы и автора песен Сюзанн Веги (р. 1959).
Когда родился Люка, хирург прикрепил к его ручонкам большие металлические зажимы, совсем как супергерою из комиксов, и они сияли в ярком резком свете.
Когда Люка родился, я одел его под радиационным обогревателем, засовывая синеватые ножки в белые ползунки. Он открыл глазки, которые тоже были ярко-синими, незрячими и пугающими.
Я сел, Веро прижала его к себе. Он начал хныкать, издавая нечеловеческие, гортанные звуки. Хирург пока не появлялся, но я видел, как синюшные конечности медленно розовеют. Я испытал огромное облегчение от того, что Веро осталась жива. До всего остального мне не было дела. Она лежала вся желтая, и руки у нее дрожали. Когда я потянулся за малышом, чтобы забрать его, Веро повернулась на бок, и ее вырвало. Поток ярко-оранжевой жижи хлынул на пол, она прижала руки к животу, и ее снова вырвало.
Читать дальше