Владимир Маканин - Удавшийся рассказ о любви

Мокрый, тот сразу сник. (Не настоящий еще художник.) Тут-то его и вытолкали взашей набежавшие из других комнат девочки. Всё, как дома . Изгнание из страны, — думал Тартасов. Наскоро творца одев (нижнюю его половину) и давая оплеухи, его спускали теперь по ступенькам, вон! Вон!.. Пшел вон, козел!

Оказавшись на улице, мордатый молодой человек минуту-две стоял возле дома столбом. В недоумении он посматривал на руки (где мои кисточки?). Но вот, пьяненький, он качнулся и зашагал улицей, неуверенно переставляя мокрые ноги.

За ним мчались выскочившие из соседнего дома мальчишки:

— Эй! Эй, искупался! Морж, морж!

— Свалился в сортир. Воняет!

— Вонючка!

Возможно, орущие дети (и цепкий холод воды на теле) заставили молодого человека сколько-то прийти в себя... Он озирался, непонятый творец. Весь мокрый, с него капало. На проезжей части улицы он энергично размахивал руками, сверкая измазанными ладонями (желтой и синей). Призывая таксистов сжалиться и выручить человека...

Лариса Игоревна вернулась в кабинет. Она как-то вдруг обессилела после дурной стычки. Сидя за столом, долго смотрела на торопящиеся пузырьки боржома. Затем на принесенную Тартасовым коробку конфет. Разве что выпить чаю? — она подняла глаза на Тартасова.

Но он как раз встал:

— Пойду. Попробую... К Ляле.

И вышел, посвистывая. Набираясь отваги... Однако Лариса Игоревна знала, пустой это номер. Ляля твердый орешек.

Грустно?.. И да, и нет... Лариса Игоревна решилась на боржоми — выпила. Засмотрелась на обои. (Выцвели обои. Пора бы менять.) Белье постельное в комнатах, кстати, тоже пора бы на смену. Заодно... Надо покупать... Ах, заботы! — Теперь она хотела в прошлое. Теперь ей приходилось Тартасова ждать.

Быть может, и она отловит его в давнем времени. Пробуем... Лариса Игоревна уставилась в крапинку на обоях. Как в точку. Мысленно ввинтилась в нее и со свистом вынеслась в прошлое.

Увы, она попала в невеселый день. В здании Главлита (официальная вывеска цензуры) для большого начальства имелся внизу буфетик. И там же, с буфетом рядом, бильярдная — для полноты послеобеденного отдыха. В бильярдной и случилось: в азарте, после очередного удачного удара шар в шар, директор Главлита вдруг упал на сукно стола. Рухнул головой и всей верхней половиной тела. И замер там с инфарктом (и с напряженно смотрящим левым глазом).

Но дышал; и чуть слышно терся щекой о сукно стола. Вызвали врача. Белый халат диагностировал с ходу. По его знаку директора тихо-тихо теперь переносили. Сначала отделили от стола. Осторожно, на руках его следовало вынести из бильярдной — этим и занялись пятеро сотрудников, оказавшихся в ту минуту поблизости; Лариса в их числе.

Ей досталось держать ногу, большой ботинок.

— Бережней, бережней! — покрикивал командовавший выносом худощавый остроумец Вьюжин. Сам он нес директорскую голову. Большую, крупную, можно сказать, львиную голову. Держал в недрожащих худощавых руках; в ладонях.

На узком выходе из бильярдной предстояло подняться на три крутые ступеньки вверх — сверхосторожно. Как они тогда же почувствовали, это было самое сложное. Подымались не дыша. Негромкими озабоченными репликами согласовывали за шагом шаг. И еще шажок-два. И еще.

Три ступеньки наверх оказались значащими. В том смысле, что со смертью директора (вскоре) все, кто его несли, прибавили в должности. (И не только они.) Ступенькам вели условный счет.

Зам стал директором. А завотделом, соответственно, метил на его место в замы. И так далее. Кто как сумел. Подвижка сползла (распространилась) почти до уборщиц. Возникли и новые неожиданные возможности. Подвинулись уже на одну-две ступеньки, а вот, скажем, их худощавый остроумец Вьюжин шагнул на все три. Он-то и сделался первым замом.

Говорили, Вьюжин мог стать и директором, но не стал, так как не захотел. (Не захотел засвечиваться.) Должность с перебором. Директорство слишком на виду, а Вьюжин был как раз из тех, кто уже предчувствовал большие и необратимые перестроечные перемены. Всем вскоре предстояло. Предстояло жить и протискиваться. Узкое место приближалось, и только совсем уж глупцы лезли сейчас в директора.

Лариса тоже шагнула. Из стажеров-помощников — в цензоры; ступенькой выше. В феврале ей уже доверили рукописи по выбору. И первой же Лариса взяла себе тогда новую повесть Тартасова. Так ей совпало! И с ней, с повестью (папку к груди), выскочила, выбежала в ту легкую февральскую вьюгу — к любимому человеку, топтавшемуся возле решеток высокой ограды. Прятавшемуся там то ли от снега, то ли от глаз людских. (Да или нет?.. Курил, топтался Тартасов, ожидая, как оно будет.)