Людмила Петрушевская - Номер Один, или В садах других возможнос­тей

Номер Один запыхался. Дикий вой, режущий уши, как на последнем издыхании, продолжался. Надо было как-то с этим кончать, придавить, вогнать обратно в глотку, для чего и существует нож. Один мах и все! Оставил ее горло и полез в ящик стола. Она прижалась спиной к столу, но ноги его не отпустила.

Тут короед замолчал. Но это он набрал воздуху. Ви-и-изг!

Тонкие, вязкие как жвачка руки залепили ему конечности, лбом она прижалась к его коленям. Кровь к крови. Давила, скрывала лицо, рот. Кусала сквозь брюки ногу! Как зверюга!

Все у него съежилось, на полшестого повисло.

Валера тянулся к ящику с ножами. Одна рука ее за волосы, другая тянется. Сейчас у нее съедет скальп.

Чувство было как во сне — бегу, но не двигаюсь. Стал отлеплять бабу, молотя кулаком по ее спине, по голове, по худым костям, по цыплячьему мясу!

Она молчала и не отцеплялась. Оказывается, она охватила локтем и ножку стола, а тот заклинило между холодильником и стиральной машиной. Каждый сантиметр в этой кухне на счету! Все мерили рулеткой! Надо, таким образом, выдвинуть стол. Он выдвинулся со скрежетом, но не прошел между плитой и стиралкой.

Этот замолчал. Сейчас опять!

В тишине он услышал ее хрип, как ножом по стеклу. Она тихо скрежетала, щопотом: «Убей его сначала, его сначала! Ради Бога!»

От удивления он кашлянул. Как убей его? Сына моего?

— Папа! — визгнул голос Алешки.

И тут из дальней комнаты раздался довольно сильный, какой-то неживой удар, как будто что-то неподвижное рухнуло. Потом глухой, длинный стон. Потом молчание — и тихий, безнадежный детский плач, все кончено. Это плакал наш Алешенька! Маленький калека упал с кровати!

— Папа, — плакал, захлебываясь, Алешенька, — папа, папочка. Я упав…

Все нутро рванулось в ту комнату. Да отвяжись ты, падла! Поднять, обнять, утереть слезки, не плачь, папа тут. Отстань! Отпустил ее волосы. Все!

Снизу раздался ее неожиданно громкий, хриплый голос:

— Алеша? Ты что?

Цепкие плети, державшие как спрут его ноги, отпали.

Жена из-под его ног на четвереньках поползла в сторону двери. Кровь на полу.

Отодвинулся, застегнулся.

Шатаясь, встала и пошла, трогая пальцами, очень осторожно, волосы и утирая лицо. Руки ее в крови. Мое колено мокрое от крови. Укусила, что ли? Больно же колено!

А, это ее кровь.

Она ушла в ванну. Он привел себя в порядок и, скрываясь, выглянул из-за притолоки.

Там, на пороге дальней комнатки, стоял на четвереньках его сын. Он дрожал. Он даже переставил руку культяпочкой и попытался подвинуться еще на шаг. Один мизинец отставлен. Единственный, который шевелится. Голова опущена. Подвинулся, трясясь. Пополз!

Жена из ванной говорила громко и хрипло:

— Ну молодец, Алешенька! Ну давай, иди! Иди ко мне.

А парень, как заведенный, твердил «папа».

Вышла из ванной, не глядя в сторону Валеры, умытая, в халате, накинув на больную голову полотенце. Ноги-то все равно в крови, вот дура! Алешка увидит!

— А это я тушь красную на себя пролила, — поглядев туда, куда смотрел Номер Один, бодро, не своим голосом начала объясняться Анюта. Что-то еще говорила утешительное, нежное там, в комнате.

Почему-то подхватив с холодильника пакет с деньгами, и, от позора, сумки, Номер Один выметнулся на улицу.

Он трясся так же как его сын.

Куда теперь, встал вопрос. У меня нет дома.

Позвонил одной Верке. Телефон знал наизусть, звонено было-перезвонено. Квартирка рядом с институтом.

Которая в библиотеке всегда ему так радостно улыбалась и давала домой книги из читального зала. Редкие издания! Верка с диван-кроватью. Называй меня теперь Верба. Нет, ты Даная. Можно было прийти даже ночью. Без проблем.

— Хал-ло! (она так всегда, как бы по-английски).

Забормотал как-то криво, прокашливаясь, глотая слова, что я сам от такого-то, его друг, сам из города Н., а поезд только завтра. Просьба будет большая, я заплачу сколько скажешь. Постелить на кухне. Привет от него вам, Верба.

Ее мать говорила ласково «мандинка ты». Вера со смехом рассказывала. У нее кухня довольно большая. Диванчик стоит для гостей.

— Да? — сказала эта Верба, помолчав, простым и грубым голосом. — А пошел ты туда-то. Новости еще! От Ивана он.

И бросила трубу.

Москва бьет с носка.

К друзьям, кто мои друзья? Кто примет постороннего человека? Витек нет, во всяком случае его жена холодно удивится. Новая квартира в центре с дорогим ремонтом. Витька даже неудобно беспокоить. У Володи жена добрая, но у них стоит из-за этого автоответчик. Веня откроет дверь всегда, даже постороннему, и жена его тоже, но столько будет расспросов, давно не виделись с вашим другом, с университета. Как-то дико. Веня поет в храме. А когда бы мы находились в своей собственной шкуре, тоже бы вот так не разлетелись переночевать. Неловко. Юра был друг, после того как Оппегейм и Шопен эмигрировали. Но теперь все. Ящ мой друг? Какой такой Ящик? Яки Ящ? Он убил меня.