Кэти Летт - Мальчик, который упал на Землю

Джереми булькал, как засорившаяся раковина.

– Ну, что теперь скажешь, хорек-говноед? – с издевкой проговорил Арчи.

Джереми не ответил, и тогда Арчи врезал ему по физиономии. Официальные лица ударились врассыпную, как разбитое стекло. Недостаток артикуляции Джереми с лихвой возместил кровотечением. Безупречный костюм ему залило юшкой – и тут его пригласили на сцену. Приветствовать премьер-министра.

Не сходя с места я раз и навсегда натянула на наш брак простынку и объявила время смерти.

Когда судьба открывает одну дверь, второй она непременно прищемляет тебе пальцы. Именно это крутилось у меня в голове, когда я неслась вслед за Арчи по Вестминстерскому дворцу. Содрогнулись петли массивных деревянных дверей – Арчи вылетел на булыжники двора. Я отстала всего на пару шагов.

– Я не идиотка, Арчи, нет. Я могу закоротить проводки в машине, чтоб она завелась, растолковать сонет и прочесть «Беовульфа» на староанглийском. Но Джереми все равно меня надул. – Десяток «эврик!» расцвело у меня в мозгу. – Господи, этот выблядок и наркотики с порнухой тебе подбросил, да?!

В ту минуту мне стали понятны две вещи: 1) я лишила какую-то удаленную бедную деревню поселковой дурочки, 2) работу журналиста-расследователя я не получу никогда.

– А я ему верила. Как можно быть такой наивной? Прости меня, Арчи, бога ради.

– Поздно извиняться, чувак.

Меня поразила холодная жесткость его голоса.

– У тебя разве не осталось никаких чувств ко мне? – спросила я осторожно. – Похоже, нет.

– Только потому, что ты их не видишь, не означает, что их нет. Мое сердце спроектировало Китайское авиаконструкторское бюро Наньчан. Это секретное сердце. Но толку-то? Ты так влюблена в свою любовь к Мерлину, что это в твоем сердце не осталось места ни для кого больше.

– В смысле? – опешила я.

– Да тебе нужны двенадцать ступеней программы освобождения от мерлинозависимости. Ты не желаешь, чтобы Мерлин стал мужчиной, потому что ребенок-инвалид – это дипломатический иммунитет к любым человеческим делам типа общения с друзьями, построения планов на будущее... и влюбленности.

– Это неправда! Я Мерлину желаю независимости.

Порыв ветра из-за угла стукнулся в окна, витражи задребезжали.

– Херня, Лу. Это ж прививка от незаменимости, оно тебе надо? – Его внезапное ожесточение пришпилило меня к стене. – Давай начистоту. Признайся: ты получаешь некоторое мрачное удовольствие от собственной жертвенности. И знаешь что? Сдается мне, тебе он нужен больше, чем ты ему.

Он строчил словами как из пулемета.

– Ты не даешь ему вылететь из гнезда, потому что он и есть твоя жизнь, твоя личность. Ты, ты сама тянешь его назад. Мерлин – не инвалид. Он – твой костыль.

Блямкнули струны сердца. Я себя чувствовала роялем, который спустили с лестницы. Весь этот мелодраматический вечер – одно клише поверх другого. Но какое там клише! Это моя жизнь. Арчи удалялся по истертым каменным ступеням к полицейским заграждениям на Парламент-сквер. Я ринулась за ним и схватила за руку:

– Я – земное притяжение, которое не дает Мерлину улететь в атмосферу.

Арчи развернулся ко мне:

– Ты не желаешь принять его таким, какой он есть. Какого хрена тебе всех надо менять?

Пухлые губы Арчи вытянулись в нитку. Тон его был безжалостен, как пустынные просторы его родины.

– У пацана нет ни Аспергера, ни аутизма. У него синдром Мерлина. Это тебе надо меняться – принять его какой он есть. Мерлин, может, и юродивый, а вот ты – дура.

Арчи долго всматривался в меня, словно запоминая мои черты. А потом зашагал прочь – мимо турникетов полиции, к метро «Вестминстер». Был бы закат – он бы растворился в нем, но его окружила толпа уличных танцоров морриса, что выделывались на углу.

Позади меня материализовался Мерлин в наушниках, из них сочились приглушенные «тыц-тыц-тыц», пресекая любые попытки разговаривать. Я взяла его за руку, и мы выбрались за оцепление к зеву станции «Вестминстер». Пассажиры кашляли и чихали самым заразным образом. Я прижимала сына к себе, оберегая его от инфекции.

Когда по дороге домой телефон подцепил сеть, на автоответчике болталось три журналистских запроса на интервью и десяток эсэмэс от Джереми – он умолял сказать, как ему загладить свою вину. «Спроси себя, что бы сделал Гитлер?» – написала я в ответ.

Первой к моему порогу прибыла Фиби.

– Как ты?

– Больно. Однако, знаешь, не хуже штатной ампутации ноги без наркоза, – ответила я, стремительно обрастая броней сарказма и деланой веселости.