Стеф Пенни - Нежность волков

— Мама. Ты пришла. Как ты это сделала?

— Фрэнсис, мы так беспокоились…

Я глажу его плечи и руки, пытаясь сдержать слезы. Не хочется смущать его. Кроме того, мне больше не нужно плакать — больше никогда.

— Ты ненавидишь путешествия.

Мы оба пытаемся смеяться. На мгновение я позволяю себе подумать о том, как все будет, когда мы вернемся домой: ни закрытых дверей, ни сгустившегося молчания. После всего этого мы будем счастливы.

— Папа тоже здесь?

— Э-э… Он не смог оставить ферму. Мы решили, что пойдет только один из нас.

Фрэнсис опускает взгляд. Мои слова звучат жалкой отговоркой. Мне следовало придумать более убедительную ложь, но отсутствие Ангуса красноречивей всяких объяснений. Фрэнсис не отпускает мои руки, но как-то ускользает. Он разочарован, несмотря ни на что.

— Он будет так рад тебя видеть.

— Он будет сердиться.

— Нет, что за глупости.

— Как ты сюда попала?

— С охотником по имени мистер Паркер. Он любезно предложил меня проводить и…

Конечно, Фрэнсис понятия не имеет обо всем, что случилось в Дав-Ривер за время его отсутствия. О том, кто такой Паркер или кем может оказаться.

— Они думают, что я убил Лорана Жаме. Ты ведь знаешь? — Голос у него безжизненный.

— Мой дорогой, это ошибка. Я видела его… Я знаю, что ты не делал этого. Мистер Паркер знал месье Жаме. Он считает…

— Ты его видела?

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, не могу сказать, с изумлением или сочувствием. Конечно же, он удивлен. Тот момент у двери Жаме я вспоминала тысячу раз в день, ежедневно, пока память об этом ужасающем зрелище не износилась до дыр. И она уже не так меня потрясает.

— Я его обнаружила.

Фрэнсис прищуривается, будто захваченный порывом чувств. На мгновение мне кажется, что он в гневе, хотя никакой причины для этого не видно.

— Я его обнаружил.

Ударение мягкое, но безошибочное. Словно он настаивает на этом.

— Я его обнаружил и пошел за человеком, который это сделал, но потом упустил его. Мистер Муди мне не верит.

— Фрэнсис, он поверит. Мы видели следы, по которым ты шел. Ты должен рассказать ему все, что видел, и тогда он поймет.

Фрэнсис ожесточенно вздыхает — знакомый презрительный вздох, красноречивая иллюстрация моей непроходимой тупости.

— Я уже ему все рассказал.

— Раз ты… его обнаружил, то почему не сказал нам? Зачем отправился за убийцей в одиночку? А что, если бы он напал на тебя?

— Я подумал, что, если буду ждать, упущу его, — пожимает плечами Фрэнсис.

Я уж не говорю — он и сам, наверное, думает об этом, — что и так его упустил.

— Папа думает, это я сделал?

— Фрэнсис… конечно нет. Как ты можешь такое говорить?

Он снова улыбается — кривая невеселая улыбка. Он слишком молод, чтобы так улыбаться, и я понимаю, что это моя вина. Я не смогла обеспечить ему счастливое детство, а теперь, когда он вырос, не могу защитить его от горестей и невзгод этого мира.

Я кладу ему на щеку ладонь.

— Прости меня.

Он даже не спрашивает за что.

Я заставляю себя говорить о том, что скажу мистеру Муди и как объясню ему, что он ошибается. О будущем и о том, что не о чем беспокоиться. Но глаза Фрэнсиса блуждают по потолку; он меня не слушает, и я, хотя по-прежнему сжимаю его руки, понимаю, что стараюсь напрасно. Я улыбаюсь, силясь сохранить веселую мину, болтаю о том о сем, а что еще может сделать любой из нас?

Залив сегодня притих. Вчера весь день мела метель, и рокот волн, разбивающихся о скалы, сердитым ворчанием проникал в город. Нокс раньше думал, что причина такого тихого, но нескончаемого рокота лежит в особой конфигурации береговых скал и определенных погодных условиях. Насколько видно сквозь снежные завихрения — а это не слишком далеко, — залив сер и бел, и воды его яростно вздымаются и опадают под порывами ветра. В такие моменты понимаешь, почему первые поселенцы решили строить свои дома в Дав-Ривер, подальше от столь обширного и непредсказуемого соседа. С наступлением темноты на улице почти никого. Тот снег, что не снесло ветром, образовал восемнадцатидюймовый покров, влажный и слежавшийся. Улица перекрещена протоптанными тропами, самые ходовые образовали в белизне глубокие грязные борозды. Наименее используемые — словно слабые эскизные наброски. Они ведут от дома к лавке, от дома к дому. Сразу видно, кто в Колфилде нарасхват, а кто редко выходит на улицу. Сейчас Нокс идет по одной из самых незаметных тропок, и с каждым шагом ноги промокают и замерзают все больше и больше. Какого, спрашивается, черта его понесло на улицу без галош? Он пытается вспомнить, что было перед самым выходом, о чем он думал тогда, но ничего не вспоминается. В памяти черная дыра. И не единственная за последнее время. Впрочем, его это не слишком беспокоит.