Стеф Пенни - Нежность волков

Примерно в это время Эспен Моланд стал обращать на нее особенное внимание. Он был женат (в общину принимали только семьи), и его дети играли с Торбином и Анной, но проявлял к ней интерес, явно выходящий за рамки духовного. Сначала она насторожилась, зная, что здесь такое строжайше запрещено. Однако втайне ей это нравилось. Эспен снова заставил ее почувствовать себя красивой. Он называл ее самой привлекательной женщиной в Химмельвангере и утверждал, будто она сводит его с ума. Она отнекивалась, но про себя соглашалась. Эспен был не особенно красив, никакого сравнения с Янни, но он был смышлен и весел, а в любом споре или перебранке за ним оставалось последнее слово. Было как-то особенно сладко слушать слова страсти из уст человека, шутившего без остановки, и плоть ее не устояла. В конце концов несколько месяцев назад они начали грешить. Так она думала об этом, хотя никакой своей вины не ощущала. Просто надо быть внимательной и осторожной. Еще одного бедствия она позволить себе не может.

Лина слышит, как он подходит, насвистывая один из придуманных им мотивчиков. Не к курятнику ли он держит путь? Да — дверь отворяется.

— Лина! Я тебя целый день не видел!

— У меня работы, сам знаешь.

— Конечно, но когда я не вижу тебя, то впадаю в уныние.

— О да, конечно.

— Я пришел починить прореху в крыше.

На нем пояс с инструментами — он здесь плотник, — и Лина задирает голову, чтобы осмотреть крышу.

— Там нет дыры.

— Но ведь может быть. Лучше перестраховаться. Мы же не хотим, чтобы наши яйца промокли?

Она хихикает. Эспен всегда заставляет ее смеяться, какую бы глупость ни сморозил. Он кладет руку ей на талию и прижимает к себе, и она тает, как всегда в его присутствии.

— Меня ждет Бритта.

— Да ну? Несколько минут потерпит.

Как трудно вести себя надлежащим образом, даже в такой строгой религиозной общине. Он целует ее шею, губы обжигают кожу. Если немедленно не уйти, она пропала.

— Сейчас неподходящее время.

Тяжело дыша, она уклоняется от его объятий.

— Господи, как ты красива сегодня. Я мог бы…

— Прекрати!

Она любит его умоляющий взгляд. Приятно думать, что ты способна осчастливить кого-то одним прикосновением. Но если она немедленно не уйдет из курятника, он начнет говорить те слова, от которых к голове приливает кровь, лишая ее разума. Грязные, непристойные слова, которых она сама никогда бы не произнесла, оказывают на нее невероятное, почти магическое действие. Янни никогда себе такого не позволял, но он вообще был не мастак говорить. На самом деле она прежде никогда не испытывала того, что чувствует рядом с Эспеном; она, похоже, совершенно меняется, и это иногда тревожит ее: как будто оседлала приливную волну на легком, словно из бумаги, каноэ — захватывающе весело, но нет никакой уверенности, чем все это кончится.

Она заставляет себя отступить, хотя внутренне вся устремляется к нему, и в самый последний момент улыбается так, чтобы он не подумал — не дай бог! — будто она потеряла интерес.

Покинув курятник, она стирает с лица улыбку и пытается думать о чем-нибудь еще; о чем-то противном, как запах свиней, только не об Эспене с его сладким грязным ртом. Ей придется сидеть с Бриттой за рукоделием, а та в последнее время слишком часто бросает на нее пронзительно-вопрошающие взгляды. Знать она ничего не может, но, возможно, что-то в Лине выдало их. Чтобы остыть, она заставляет себя думать о больном пареньке, но почему-то сейчас это не приносит желаемого результата. Наоборот, она представляет себе, как поднимает простыню и смотрит на его обнаженное тело. Она видела его влекущую золотистую кожу, ощущала ее гладкость…

Господи! Эспен отравил весь ее разум. Наверное, ей нужно тихонечко проскользнуть в церковь, немного помолиться и попробовать вызвать в воображении приличествующий ситуации стыд.

Подмораживает: самый холодный из пяти дней, что они идут по следу. Воет арктический ветер, обдирая градом их лица. У Дональда глаза наполняются влагой, и слезы замерзают на обветренных и кровоточащих щеках. Вода, непонятно откуда взявшаяся, замерзала и у него на усах, а потому он замотал шарфом нижнюю часть лица, но от дыхания шарф напрочь примерз к усам, так что пришлось его отдирать, чтобы вовсе не задохнуться. Он замерз и совершенно выбился из сил, хотя львиную долю груза тащит Джейкоб, поскольку Дональду никогда за ним не угнаться, возьми он на себя половину.

К концу второго дня Дональд обнаружил, что каждое движение отдается болью по всему телу. Прежде он как-то привык считать себя вполне выносливым и сильным молодым человеком, но теперь понимает: он еще только начал что-то узнавать о стойкости. Перед ним петляет, прокладывая тропу, тяжело нагруженный Джейкоб, а когда ближе к вечеру они останавливаются, разводит огонь и рубит ветки для шалаша. Поначалу Дональд возражал, требуя делить тяготы поровну, но он очень устал и неуклюж и ни на что не способен, так что Джейкобу куда быстрее разбить лагерь самостоятельно. Он доброжелательно, но твердо предлагает Дональду сесть и вскипятить воду.