Елена Бочоришвили: Голова моего отца

…Брать Дедова ребенка Мать отказалась.

Умирал Перадзе, лучший друг Деда. Он долго жаловался: болит то, чего нет. У него болела нога, которую отрезали во время войны.

Дед просиживал у постели Перадзе длинные вечера. В дом со шпилем его не тянуло. За стеной от него жила Вторая жена. Они встречались только на кухне. Лалины записанные пеленки валялись по углам.

Иногда Перадзе объявлял Деду: я скоро умру. Дед трепетал. Он выдумывал истории о том, как люди выживали, когда врачи уже в это не верили. Дед ссылался на собственную практику, хотя в жизни ничего, кроме зубов, не лечил. Перадзе знал это, но верил. Он не умирал.

Но конец приближался, несмотря на рассказы Деда. Перадзе все чаще видел во сне жену и дочь, погибших в один день, во время пожара в городском театре. Они звали его. Перадзе не мог больше тянуть. Однажды он приподнялся на подушках, посмотрел Деду в глаза и сказал без вступления: «Возьми ее, нельзя женщине без хозяина».

Дед понял. За Перадзе смотрела племянница, деревенская девушка. Она не могла иметь детей, об этом знала вся деревня. А в Грузии сплетня убивает быстрее, чем любая болезнь. Свадьбы ждать было нечего.

Дед молчал. Он думал о том, что в роду Арешидзе женятся только раз. Лишь Вторая жена, этот дьявол, может жить с мужчиной под одной крышей без брака. И возраст! Племянница, наверное, младше Отца.

«Я скоро умру», — опять объявил Перадзе. Пауза. Мысли Деда были далеко. Он не вспомнил ни одной ободряющей истории. Перадзе умер. Дед забрал к себе его племянницу сразу после похорон.

Он поселил ее в комнате под самым шпилем. Он стучал ей палкой в потолок, и она спускалась немедленно, без слов. Иногда Дед поднимался к ней. Она садилась к нему на колени, полная и горячая, и обнимала за шею, как дитя. Кожа у нее была белая-белая, словно выбеленная морем. Солнце показывалось из-за горизонта и освещало их розовым светом. Тело Деда теплело. «Ты — мое солнце», — говорил он Третьей жене.

Вторая жена бросилась в кабинеты начальников. Она искала управы на Деда и дошла до Тбилиси, до здания с видом на туалет Шотико, жалуясь на Дедово «аморальное поведение, недостойное советского человека». Вот так получилось, что Вторая жена оказалась первой, кто узнал, что Мать беременна, назло врачам.

Она была с Отцом под окнами роддома, когда Мать сорвала голос, крича. Когда Мать хрипела, как загнанная лошадь, и тужилась. И санитарки поплевывали на пол семечки, ожидая доктора. Когда доктор пришел, и сделал кесарево, и вырезал матку вместе с яичниками, потому что очень спешил.

Когда родился Сын, Гиорги Арешидзе, я.

Когда Дед сказал Отцу о Третьей жене: «Если бы в моей жизни не было Маргариты, я бы подумал, что это любовь».

Каждый грузин мечтает иметь сына. Ждешь сына, и рождается дочь. Все равно что скажешь: «Люблю!» — а в ответ рассмеются. Но однажды дочь сделает тебя счастливым, гордым, и ты забудешь, что она — женщина, что тебе ее никогда не понять.

Первого мая Дед стоял на площади Ленина и смотрел, как Лали танцует на параде. Сцена была высоко от земли, на кузове грузовика. Лали кружилась в серебряном платье, а за ней шел на носках чернявый партнер — мальчишка с глазами вора, сын начальника КГБ города Сухуми.

Начальник КГБ никогда не выходил на трибуну. Окна его кабинета тоже смотрели на площадь Ленина, но он не выглядывал. Его отцовское сердце было тверже стали. Начальник КГБ был потомственным чекистом. Раньше этот же кабинет занимал его отец Мэлор (Маркс — Энгельс — Ленин — Октябрьская Революция), косой человечек, вечно куривший трофейные папиросы. Он, бывало, доставал их из ящика и дымил всем в лицо. Ни за что было не понять, на кого он смотрел.

Однажды двое безусых новобранцев, что несли ночную вахту в здании, пробрались в кабинет Мэлора и открыли ящик. Им очень хотелось попробовать папирос. Из ящика выпорхнула бабочка и вылетела в окно. Время было военное. Их допрашивали, не давая передышки, и к утру расстреляли.

Что-то хрустнуло в громкоговорителе, и музыка смолкла. Лали закружилась было снова, но ее партнер спрыгнул со сцены. Люди хлопали и свистели Лали, и она уже танцевала твист, приседая и извиваясь. Шествие остановилось, парад расстраивался.

На трибунах твист не понравился. Дед увидел, как к грузовику подбежали люди в кожанках, как они замахали руками, чтоб грузовик двинулся. Дед рванулся вперед. Спины сомкнулись перед ним. Крик застрял у Деда в горле, как майский пух.

И вдруг толпа подалась назад. Это в окне показалась фигура начальника КГБ города. «Асса, — кричал начальник и хлопал, — асса!» На трибунах все захлопали как по команде. Лали еще потанцевала немного, ей дали сойти, и парад двинулся.