Елена Бочоришвили - Голова моего отца

Арчил стоял в дверях с букетом цветов. Он искал медсестру Дашу — девушку, которую любил. Но ее не было — закончилась смена. Вахтерша остановила Арчила:

— Эй, парень, ты грузин? У нас вон грузинка родила, а к ней никто не пришел!

— Кто? — развернулся Арчил. — Где?

Он зашел в палату и увидел женщину, которую знавал когда-то, года два-три назад. Были какие-то встречи на даче, песни под гитару, целованье рук. Она говорила ему: «Ради тебя я готова бросить все и бежать хоть на край света, ты только позови! Ах, Арррчил!» Но он не позвал.

Он вручил ей цветы.

— Я от мужа не из-за тебя ушла, — сказала бледная женщина, — ты о себе не возомни. Какая ты мне пара, тебе только песни под гитару петь. Просто ты мне показал, что все иначе может быть, что есть где-то любовь.

Он не стал задавать ей вопросы: нашла ли она любовь, где? Ясно было без слов. Он только спросил, робко:

— Отец ребенка — кто?

— Случайная встреча в поезде, — ответила женщина. — Одна ночь. — И махнула рукой — а, мол, не стоит даже и говорить.

— Хочешь, я к тебе завтра снова приду? — спросил Арчил. — Я тебе апельсины принесу.

— Приходи, — сказала женщина. Ей было все равно.

И он пришел, как обещал, на следующее утро. Вахтерша ухватила его за локоть прокуренными пальцами:

— Крепись, папаша!

Его завели в кабинет заведующей, ему сообщили, что женщина умерла и у ребенка теперь никого нет. И если он — отец, у него есть выбор. Хотя в Советском Союзе нет беспризорных детей, государство о детях заботится. Сделает из ребенка достойного советского гражданина.

Арчил вскинул глаза, как ружье, и сказал…

Он не сказал, что знавал эту женщину года два-три назад и с тех пор не видел. А про отца знает только, что… А, не стоит и говорить. И что в Советском Союзе государство не заботится — ни о взрослых, ни о детях. Ни своих, ни чужих не жалко.

И вот почему Арчил Гомартели — не человек, не лев, а Бог. Он сказал:

— Я — отец ребенка, я его забираю!

Матерью Ачико в метрике значилась Пепела Беридзе, отцом — Арчил Гомартели. Поэтому на вопросы — «кто она? где она?» — Пепела никогда не отвечала, хоть язык ее, непокорный, едва помещался во рту. «Пепел на голову той женщины, — кричал Отар, — что бросит собственного сына!» Но ухватить его и потаскать по земле было не за что — Беридзе лысели так же рано, как Гомартели — седели.

Но и эту мать маленькому Ачико суждено было потерять. Ему было года три, не больше, когда Пепела, воткнув пустые вагоны в бронированный состав, плача, села в черную машину с флажочком и уехала навсегда. Она плакала потому, что маленький Ачико сказал ей: «Не хочу твои игрушки, не уезжай!» И она зарыдала, как перед открытой могилой. Будто покойника вот-вот землей засыпят, а покойник — она сама. Обняла ребенка, сцепила пальцы — не отодрать. «Ты — мой ангел, сыночек, которого у меня никогда не было…» И Ачико не понимал спросонья: сказала, что поедет привезет ему игрушки, а теперь плачет. Так ждать игрушки или нет?

Пепела уезжала за границу, к Косте. Для нее это было все равно что живьем лечь в могилу, хоть и по собственному желанию, по любви. Что она знала о загранице? Ничего. Женщины носят шляпки из перьев попугая, вот и все.

Арчил Гомартели, художник, человек профессии вроде свободной, знал о загранице не больше нее. Как все. Но его арестовали и долго допрашивали: «Почему вам пишут из-за границы? Из лаборатории аэродинамических исследований? Вы что — шпион?» Размахивали перед его носом письмом, но в руки не давали. Так к кому же письмо — к нему или к ним?

В этом письме Коста спрашивал: «Женщина, изображенная на картине „Портрет колхозницы с младенцем“, — кто? Сообщите мне, пожалуйста, дорогой художник, как найти эту женщину, где?»

Но Арчила не посадили. Выпустили из-за гомартелевской мази. Какой-то начальник ею очень успешно пользовался. Правда, как-то раз его супружеское ложе покрылось серо-черными, будто грифельными пятнами, но так, видно, положено по рецепту. Великая гомартелевская мазь!

А потом, однажды ночью, позвонил Коста. Телефон был у соседей, и Пепела побежала туда, не успев отвязать свои груди, лишь накинула халат.

— Коста! — закричала она. — Где ты?

И услышала, как в трубке чей-то голос повторил, словно эхо: «Где ты? Где?»

— Я — в Канаде, — ответил Коста.

И эхо снова повторило: «В Канаде! Где!»

— Что ты там делаешь? — спросила Пепела. Никто не умел задавать вопросы так, как она.

— Я запускаю ветер, — ответил Коста.

— Конечно! — не удивилась Пепела.