Елена Бочоришвили - Голова моего отца

А потом пошло-поехало. В Фафочку влюблялись, на Фафочке хотели жениться, но до свадьбы все никак не доходило. Фафочка посещала чьи-то свадьбы и похороны и получала предложения. В семье уже знали, как вести себя перед ее свадьбой, распределили роли. Нарезай поросенка кусками и держи туфли чистыми — на всякий случай. Если надо было отказать жениху (и такое случалось), то это поручали Нуце. Дядя Серго с сыном выкатывали ее из спальни, и она выстреливала.

Но выходили замуж Фафочкины одноклассницы, однокурсницы, бывшие и новые соседки, а Фафочку не брали даже в свидетельницы — чтоб не затмевала невесту. Ее красота, может, и была несколько кукольной, но зато неоспоримой, не той, про которую говорят «на вкус». Фафочка на любой вкус была девочка красивая.

Время по-прежнему было застольное, хотя из магазинов пропали все деликатесы, и колбаса, и сгущенка. И даже сам центральный гастроном закрыли — нечем было торговать. Ленин, всезнающий, протягивал вперед указующую руку, а все думали, что он указывает, где светлое будущее. Брежнев по-прежнему навешивал на себя медали, как сумасшедший коллекционер, и влачился к трибуне произносить речи. И вместе с ним влачилась по жизни вся страна.

Фафочка, с тех пор как слезла с молчаливого рояля, уже знала, что делать с мужчинами. Не уступать своей территории, как врагу — земли! Ее больше на рояль никто не укладывал. Ее честь, невостребованную, пулей было не пробить. Хотя ей по-прежнему было очень интересно, что же происходит «потом», когда за тамаду уже выпили и гости разошлись. Каждый раз, влюбляясь, она мерила перед зеркалом белое платье с батареей пуговиц, но это «потом» все никак не наступало.

Фафочка пыталась расспросить Нуцу, а та только отшучивалась. «Раньше мужчины носили портянки, — рассказывала Нуца, — и их ноги оказывались на три размера меньше, когда они с трудом вытягивали их из сапог. Потом пошли носки. Мужчины подносили их к носу, когда снимали. Нет, не то? Ты хочешь про секс? А что слова? Пыль!»

Среди многочисленных неудавшихся женихов Фафочки был даже один гей. Или их было двое? Он был настолько голубой, что прямо синий. Но Фафочка мало в этом разбиралась. Она продолжала быть девочкой маленькой и наивной.

Олико как ближайшая подруга Гурами Джикия наивность давно потеряла. К гомосексуализму она относилась мудро: ошибся человек, с кем не бывает. Женится — исправится. И потом — все ведь можно вылечить! Для Гурами, например, Олико нашла старинный знахарский рецепт. Помогало, правда, мало.

Фафочка к тому времени уже закончила институт и работала — пила кофе в каком-то НИИ. Ей полагалось переводить на грузинский иностранную литературу, но переводила она с русского. Иностранные книги оседали в Москве, и там решалось, кому что можно читать — в переводе с русского. Фафочка перезревала, как осенние фрукты в саду Надии, и — гей не гей — она влюбилась.

Зурико-танцор ухаживал за ней по всем правилам — встречал ее после работы и наносил, с разрешения, домашние визиты. Его не торопили — принимали с кофе, но столов не накрывали. Перетирали разнокалиберные бокалы и ждали. Олико его обожала. И костюмчик у Зурико красивый, и галстук, а голосок — колокольчик. Хотя Нуца, каждый раз заслышав этот колокольчик, спрашивала: «Что, Дуся приехала?» Дуся собиралась приехать на Фафочкину свадьбу каждый год.

Зурико-танцор подъезжал к белому зданию НИИ, Фафочка мазала губы перламутровой помадой и бежала по пустым коридорам к выходу. Коридоры наполнялись людьми только два раза в месяц, в дни получек. В остальное время сотрудники курили по углам и жаловались, что нельзя прожить на зарплату. И ждали — когда же в стране наведут порядок.

Так она бежала однажды к его машине — они спешили в театр, Фафочка была вся в розовом, — когда увидела Зурико-танцора и Гурами Джикия в случайном свете фар. Они целовались. Фафочка даже отпрянула. Разве может мужчина целовать мужчину? Зачем? Фафочка облизала перламутровые губы и решила, что ей показалось.

Зурико-танцор и Гурами Джикия уехали вместе в загранпоездку и не вернулись. За границу люди выезжали редко, но если могли — не возвращались. Невозвращенцами в семье Фафочки молча восхищались. Герои! Хотя жить в Советском Союзе — разве не героизм? Фафочка поплакала, повышвыривала в окно подарки Зурико — в голову революционеру — и, как всегда, обвинила во всем Олико. Олико теперь плакала вместе с ней: «Убей меня, Пы-Фафочка, чего тебе надо?»

Не отчаивалась только Нуца. Она вычитывала с лупой объявления о похоронах в газете «Тбилиси» и посылала Фафочку с соболезнованиями. Нуцу не все вспоминали, но это неважно. В Фафочку влюблялись. И опять поступали предложения. И опять они кушали, кушали…