Пол Бродёр: На Багамах

Десять минут спустя катер причаливает к площадке лестницы у розового здания таможни на Правительственном Пирсе Данстертауна. Как обычно, собралась небольшая толпа — портовые грузчики, водители маршруток, мальчишки на великах, несколько туристов в шортах и шляпах от солнца. Фаустман узнает одного таксиста: мрачнолицего мужика, которого все зовут Сержантом, — и отвечает на его суровый кивок. Рядом на корме стоит Беатрис и смотрит на «мерседес», остановившийся на вершине лестницы. Шоферу, здоровенному чернокожему в охватывающих лицо темных очках, уже передают ее багаж. Вот она улыбается Фаустману, кладет руку ему на плечо, а другую отдает в массивную лапу, протянутую с причала этим громилой. Она быстро протискивается мимо него, ступив на сушу, и сандалии на высоких каблуках, одна за другой возносят ее захватывающие ягодицы на вершину лестницы. Плавно скользнув мимо внезапно расплывшегося в улыбке Сержанта, она идет к «мерседесу» и, пока Фаустман нашаривает в бумажнике три купюры по доллару, чтобы заплатить лодочнику, исчезает внутри. Фаустман еще роется в кошельке, ошарашенный тем, как золотая задница уплывает от него, точно закат по волнам, и тут кто–то хлопает его по локтю. Лодочник хочет денег.

К тому времени, когда он тоже взбирается по лестнице и спрашивает Сержанта, кто хозяин «мерседеса», машина медленно выезжает с пирса и сворачивает на Франт–стрит.

— Грек хозяин, — отвечает Сержант. — Который все пальмы привез.

— А женщина в золотых брюках?

— Это Беатрис.

— Она женщина грека?

— Приезжает в гости.

Фаустман уже слыхал об этом человеке — жирном пароходном магнате и предпринимателе из Пирея с длинной фамилией и целым флотом ржавых танкеров. Грек скупал недвижимость по всему острову с тех самых пор, как ураган Эндрю разломал в щепы все величавые пальмы, сравнял с землей отели и снес половину крыш Данстертауна. Грека окружают обычные островные слухи, разжигаемые горничными и садовниками, что работают в поместье, которое тот обустраивает в северной части острова: мол, в кронах пальм, которые он импортирует, прячут контрабанду, слишком часто и таинственно летает в Нассау его гидросамолет «Грумман», а с моторной яхты, курсирующей в Майами и Форт–Лодердэйл, где у него частный док, сходят женщины экзотической наружности. Фаустман неожиданно чувствует, что его день дает слабину — точно леска, грузило с которой сорвала слишком тяжелая рыбина, а в его случае — греческий магнат, у которого денег хватает ввозить сюда целыми пароходами пальмы из Латинской Америки, с Манхэттена — восхитительную задницу Беатрис, и бог знает что еще и откуда.

Сержант вытягивает шею и прикрывает ладонью глаза, следя за парой маленьких аэропланов, снующих взад–вперед над бухтой.

— Что тут происходит? — спрашивает Фаустман. — Зачем они гоняются друг за другом?

— Самолеты для борьбы с наркотиками, — отвечает Сержант. — У них учения.

— Зачем?

— Наверное, предупреждают.

— Кого?

Сержант вращает глазами.

— Кого–то здесь внизу.

— А о чем?

— Что–то упадет.

Фаустман узнает иносказание и больше вопросов не задает. Он видел залитые бетоном бочки, изрывшие всю крошечную взлетную полосу местного аэродрома, безлунными ночами наблюдал, как вертолетные прожекторы обшаривают бухту, на острове Ската ему попадался вынесенный на сушу морской мусор, изрешеченный пулями, а когда он ловил рыбу на отмелях Элевтеры, приходилось больше чем единожды растворяться в мангровых зарослях, если ему чем–то не нравилась подходившая к берегу лодка.

Но настроение улучшается, когда он уходит с пирса. Взор его приветствуют кляксы красок, точно соскобленные с палитры Гогена. По склону сразу за набережной карабкаются ярусы коттеджей с пылающими на солнце крышами из белой черепицы, над которыми нависают листвой гигантские фиговые деревья. За каждой стенкой — душистые сады, их населяют потрясающие цветы: алые гибискусы о пяти лепестках, оранжевые трубки испанской кордии, лиловые колокольчики бугенвиллии. Их все часто навещают колибри с раздвоенными хвостиками, они летают боком и задом, и страдающие от жажды банановые поползни, висящие вниз головой на хрупких стеблях, точно оступившиеся канатоходцы. При виде этих крохотных тропических существ душа Фаустмана взмывает ввысь, а шаг убыстряется. Через пять минут он уже поселяется в коттедже на Виндсонг–Бич. Еще через час, с полностью снаряженной удочкой, шагает по отмелям за полуразрушенной городской электростанцией.