Даниель Жиллес - Под сенью благодати

— Да, — выдавил он из себя, — их вкусы мало в чем совпадают, но, возможно, это не так обязательно, как вы думаете. Помнится, я читал у Стендаля…

— Оставим в покое моего великого собрата, консула в Чивита-Веккиа, — нетерпеливо оборвал его Милорд. — Он никогда не был женат. Откуда же ему знать об этом? Но вернемся к Сильвии и Юберу. Меня, не скрою, немного пугает это их стремление подчеркивать разницу в своих вкусах. Они никогда не бывают вместе: Юбер охотится, жена его читает, занимается музыкой, — он посмотрел на Бруно, — болтает с вами. Мне кажется, что Сильвии (я вовсе не хочу критиковать ее, бедную девочку) следовало бы больше интересоваться делами Юбера и наоборот. Вы могли бы внушить ей это: ведь вы, безусловно, пользуетесь влиянием на нее.

— Ну что вы, откуда! — запротестовал Бруно, чувствуя, что краснеет. — Просто Жорж, она и я, мы образуем…

— Не отрицайте, — поспешно возразил Милорд, — Сильвия вас очень, очень любит… — И, продолжая сверлить взглядом своего юного соседа, он изобразил подобие отеческой улыбки. — К тому же моя сноха еще настолько юна, что ей, естественно, нравится проводить время в обществе школьников.

Посасывая губы, он запрокинул голову и, казалось, о чем-то задумался. Бруно чувствовал, как солнце припекает ему затылок.

— Сильвия — прелестное дитя, — продолжал Милорд, — и, заметьте, она обожает своего мужа. Когда я был в Буэнос-Айресе, она с такою страстью, так прелестно писала мне о нем.

И, снова опустив голову, он украдкой взглянул на соседа. Бруно судорожно вцепился в спинку скамейки. Он чувствовал, как колотится его сердце, и отчаянно пытался найти какой-то ответ на многозначительные намеки дипломата.

— Да вот и она сама, наша дорогая крошка! — неожиданно воскликнул тот.

И действительно, на опушке каштановой рощи появилось белое пятно — молодая женщина вышла из тени, и от ослепительной белизны ее платья заломило глаза. Бруно смотрел на свою подругу, и ему казалось, что вся окрестность, и застывшая листва, и голубое небо, и дорога, по которой ока приближалась, — все служит лишь дополнением, обрамлением к ней. Она шла мимо рододендронов, играя на ходу ракеткой. Лишь когда она подошла совсем близко, Бруно заметил, что на ней зеленые очки.

Кристиан прервал игру, чтобы поздороваться с ней. Он поцеловал ей руку; в белых коротких штанах, запыхавшийся, он казался Бруно необычайно нелепым. Милорд тоже подошел к Сильвии, но лишь на минуту: заявив, что и он поддался общему увлечению теннисом, дипломат отправился переодеваться.

Жорж и Кристиан возобновили прерванную партию. Сильвия села рядом с Бруно. Она украдкой погладила его по руке, но он сделал вид, будто ничего не заметил. Он старался забыть о письмах в Буэнос-Айрес и, так как это ему плохо удавалось, предпочитал молчать. Поглядывая тайком на свою соседку, он поражался стройности ее фигуры и удивительно юной внешности. Из-под короткой белой юбочки выглядывали круглые гладкие коленки, на одной из которых, словно у школьницы, виднелся крошечный рубец. Конечно, она рассмеялась бы, если бы он признался, что она кажется ему девочкой.

— О, да ты дуешься, мой дорогой Бруно! — проговорила она, смеясь. — Не возражай! Я сразу вижу, когда ты чем-то недоволен: глаза у тебя становятся почти злые, но при этом очень красивые. Опять Грюндель смеялся над тобой и над нашей безгрешной любовью?

В великолепном прыжке Кристиан отбил очень трудный мяч. Бруно смотрел на него и — вдруг почувствовал, как по телу его пробежала дрожь, — он тоже сделал взмах рукой, мышцы спины напряглись, отвечая на быстрый удар. Почему Сильвия говорила ему — и не раз — о том, что никогда не любила Юбера по-настоящему? Ему было не по себе от того, что он стал сомневаться в ней.

— Я не знал, — сказал он, избегая смотреть на нее, — что ты поддерживала переписку с Милордом. Он мне только что рассказал о… о том, как пылко ты писала ему о своих чувствах к Юберу. Заметь, я не ревную, конечно, Нет, но я не понимаю, почему ты мне говорила…

— Нет, ревнуешь! — воскликнула Сильвия. — И к чему, о великий боже! К моим размолвкам с Юбером, к нашей однообразной жизни, к нашему молчанию! Ах, Бруно, Бруно! Нелегко тебя любить, дорогой мой мальчик! Вчера тебя вывели из себя рассуждения Циклопа и отца Грасьена, сегодня — Милорд. Неужели ты еще не знаешь, что стоит возникнуть любви, как все вокруг стремятся опошлить это чувство, уничтожить источник скандала? Для тех, кто не изведал любви, ничто не может быть мучительнее и непереносимее чужого счастья. Ты, конечно, уже догадался о причинах — основательных или неосновательных, по которым Милорд хочет отдалить тебя от меня? Все, что он тебе рассказал, — чистейшая ложь; повторяю тебе: я никогда не любила Юбера. До того как я тебя встретила, я не знала даже, что такое любовь. Ты мне веришь?