Игорь Афанасьев - PHANTOM@LOVE.COM (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

Дружные вопли радости и восторженные тосты перемешались с грохотом ножей и вилок по многочисленным блюдам с закусками. Филимон с удовольствием проглотил рюмку холодной водки и съел поджаренный кусочек хлеба с майонезом и копчёной шпротиной, хотел повторить этот процесс, но не обнаружил рядом горячительных напитков. Возбуждённые премьерой и успехом артисты с невероятной скоростью втягивали в омуты своих измученных организмов всё, что лишь мгновение назад красовалось в красивых бутылках и упаковках.

— А что у нас делает англоязычное телевидение? — рука с бутылкой вынырнула из-за спины Филимона и заботливо наполнила его рюмку до самого края. Он обернулся и увидел хитроватую физиономию невысокого ростом комика, лихо исполнившего роль Бони и собравшего на премьере море заслуженных аплодисментов.

— Виталик! — манерно протянул руку артист. Трудно было угадать, что было за этой манерностью — то ли излишняя женственность, то ли игра в «нетрадиционную ориентацию», но это лишь добавляло комического шарма его внешности.

— Филимон, — вежливо представился Фил.

— Що це за Фiлiмон? — удивился Виталик. — На экране такой себе американец — Фил, а оказывается, натуральный москаль Филимон! — Комик демонстрировал показное возмущение, но делал это достаточно органично.

— Вот потому и не увидите меня больше на экране украинской столицы, — нашёлся Фил, — давайте лучше за вас выпьем! Вы хорошо сыграли.

— Тост правильный! — пригубил рюмку артист. — Тем более, что в театре все секреты становятся известны через три секунды. Так что я играю у вас в «Ревизоре»?

— Главную роль, конечно. Слугу, — невозмутимо сдался Фил, а сам подумал о том, что все театры в мире одинаковы.

— Все театры в мире одинаковы, — голосом Давида произнёс Виталик, и у Филимона зашевелились волосы во всех местах их произрастания. — Главное, выбрать на роль талантливого артиста, намекнуть ему на то, чего ты хочешь и не очень мешать ему показать тебе, как это на самом деле должно выглядеть! Но Хлестакова я бы сыграл с большей пользой для молодого режиссера!

Артисту не удалось до конца изложить свой вариант понимания театрального процесса, ибо он был буквально атакован изрядно развеселившейся критикессой. Под предлогом экспресс-интервью она утащила и комика, и бутылку в другой конец стола, где активно взлетали в воздух руки с наполненными ёмкостями и раздавались громкие призывы: — За любимого главного режиссера!

— За любимого! — дружно отвечали разгорячённые вином и успехом солисты и статисты, и ни одного слова больше нельзя было разобрать в крепнущем хоре застолья. Энтузиасты и подхалимы вскакивали на стулья и столы и пытались произнести более длинную здравицу в честь постановщика, но тот вскоре исчез. Народ облегченно выпил еще по одной и принялся хвалить друг друга. Вокруг особо приметных солистов роем вились молоденькие статистки и балеринки, а вспомогательный мужской состав, страдая от отсутствия женского внимания, искал истину на дне бокала.

Филимон даже не мог себе представить, что театральная премьера может завершиться подобным фестивалем. Его американский опыт ограничивался походом в бар с парой-тройкой друзей или фуршетом для избранных у продюсера. Тусовка на фуршетах была скучной и чопорной, все старались попасть в поле зрения критика из «Нью-Йорк Таймс» или в разговоре с продюсерами зацепиться за следующий контракт. В баре бывало повеселей, но стоял невообразимый ор и грохот музыки, в котором ничего толком нельзя было различить.

Праздник перешел в финальную стадию, и коллектив разбился на более мелкие группки, в которых перешли к обсуждению вечных тем: кто кого уважает, и просто — кто кого.

Это было знакомо и не интересно, посему Фил поспешил слинять из храма искусства на тихую ночную улицу. В это время по центральной части сновали лишь бесшумные такси на электрической тяге, да цокали копытами лошадей по исторической брусчатке казачьи разъезды, бдительно охраняющие покой киевского обывателя.

Сидя в такси, Филимон попытался проанализировать случившиеся жизненные повороты. Он ожидал некоего намёка, знака, голоса, который бы обозначил присутствие рядом его тайных покровителей и одобрил бы его поступки, но ничего, кроме знаков роботов-регулировщиков и занудных намёков таксиста-эмигранта на тяжёлую жизнь, он вокруг не обнаружил. Таксисту он дал хорошие чаевые, а дома, сам, выпил горячего чаю, распахнул окно в холодную осеннюю ночь, уселся у компьютера и попытался сквозь гул высокого кровяного давления услышать всё же компетентное мнение — голос Филиппа.