Гарри Гордон - Пастух своих коров

А прислан он директором рыбколхоза в помощь геодезистам, рейку таскать, или там старшим куда пошлют, зовут его Нолик, а по жизни он Бич, то есть бывший интеллигентный человек. Недавно из зоны, было дело, но если вам скажут, что посадила баба, — не верьте, женщина — святое, «для избранников этого ранга честь жены, честь эпохи — одно». Но это вы не знаете, потому что это не Вознесенский вовсе, а Владимир Леонович, есть такой…

— Почему опоздал? — перебил Парусенко. — Договорились на девять, а сейчас… Ладно, чай будешь?

— Чай? Буквально?

«Хорошо, что дождались мужика», — думал Карл — таскать для Парусенко рейку было западло. Тем более, что нанялся он записатором — есть, оказывается, и такая должность в «АЗ Черрыбопроекте». То есть Парусенко будет высматривать углы в своем окуляре, а Карл будет их записывать в специальную тетрадку, пока этот немолодой Нолик будет маячить на холме, суетливо пытаясь установить рейку вертикально. «К себе, — будет кричать Парусенко, — да не от себя, а к себе! Ну что ты с ним поделаешь, это же так естественно — к себе, а не от себя!» — «Это как сказать», — подумает Карл.

Начиналась весна хорошо — обещаны были поездки по азовским берегам, неутомительная работа, море и воля, небольшая зарплата плюс колесные. Хорошая передышка на неопределенное время после московского подвала с плавающими в табачном дыму полупьяными сотрудниками.

Середина марта в Геническе пахла прелой водой, шевелилась, просыхая, прошлогодняя трава на пригорках, на грядках слезилась земля, осваивались на торцах каменных одноэтажных домов тени деревьев, еще узкие и твердые, нераспустившиеся, зеленоватые и кислые, как абрикосовая завязь, не тени еще, а бутоны теней.

До рыбзавода было километра два. Сначала по улице Дмитрия Ульянова, а потом по дороге, разъезженной и жирной, с зеркальными полосками, отражающими акварельное небо.

Нолик взвалил на плечо треногу с теодолитом, Карлу стало неловко — пожилой, все-таки, человек.

— Давайте понесу.

— Что ты, — удивился Нолик. — Это ведь мой крест. Крестик и Нолик.

— Не развращай мне народ, — пробурчал Парусенко.

— Что ты, — продолжил Нолик мечтательно, — чего я только не носил! Я ведь был командиром батареи.

— Сколько же вам лет?

— Пятьдесят четыре. Что, не дашь? А мне дают и больше, следы многих скорбей на лице моем. А тебе сколько?

— Тридцать семь.

Нолик открыл рот и несколько секунд не закрывал.

— Вот вы подумали, что я сейчас скажу пошлость о возрасте Пушкина. А я не скажу. Тем более, что Пушкин вовсе и не погиб на дуэли. Да. Он послал вместо себя ученую обезьяну — знакомый привез из Абиссинии, сам удалился в иудейскую пустыню, жил с тамошними монахами, ессеями, имел от них много детей.

— От монахов?

— А вы что, Пушкина не знаете?

Разговаривая, Нолик резко разворачивался к собеседнику, заглядывая ему в глаза. На этот раз он чуть не заехал теодолитом Парусенко в лоб.

— Ну, чувствую… — сказал тот. — Ты, бывший интеллигентный человек! Иди либо сзади, либо спереди. А лучше — помолчи.

Нолик молча сбавил шаг.

— А что вы кончали, — спросил Карл, чтобы сгладить неловкость.

— Я? — ответил Нолик, тотчас оказавшийся рядом. — Ничего. Буквально.

— А откуда эта эрудиция?

— Читал много, за что и пострадал. Зачитался на шухере, пока магазин брали. Ясунари Кавабата. Как сейчас помню.

Сзади засигналили. Осторожно, шлепая грязью, по дороге пробирался желто-синий милицейский «Газик», немного обогнав, остановился.

— Луноход, — вздохнул Нолик. — По мою душу.

Из машины вышел крупный сержант и медленно пошел навстречу. Плечи его топорщились, как у астронавта на Луне.

— Тени забытых предков, твою мать, — заулыбался Нолик и ускорил шаг. Остановившись перед сержантом, он перекинул свой крест на левое плечо и приложил правую ладонь к серому виску. Милиционер мельком глянул на геодезистов, поднял указательный палец, механически произнес: «Нолик, смотри у меня!», неторопливо развернулся и пошел к машине.

— Хам! — сказал Парусенко. — Мог бы и поздороваться. Чего это он?

— Надзирает, — пожал свободным плечом Нолик и жалобно улыбнулся. Дорога повернула, и справа полоснуло море — низкое, бирюзовое, с белыми обрывками пены. Стало холодно.

— Здесь кончается земля, — мрачно заметил Нолик. — Дальше ничего нет — ни Босфора, ни, тем более, Дарданелл. Это не море. Это запрещающий знак.

«Азовское-то оно Азовское, — думал Карл. — А все-таки море. Надо подойти. А если Парусенко завозражает — как с ним работать. Халтуру надо найти. Хотя бы на Рыбзаводе. «Выше сети первомайской путины!» — чем не плакат! Или…»