Гарри Гордон - Пастух своих коров

— И занес же черт… — благодушно ворчал Плющ, перекладывая из руки в руку антикварный баул, — а ты, Карла, сподобился, неужели этюды будешь писать?

Плечо Карла оттягивал тяжелый этюдник с дюралевыми ножками, на левый кулак была намотана авоська с помидорами, брынзой и бутылкой водки.

И этюдник и водка предназначались для начала новой жизни: сядут они вечером у костра, Кока разольет по пятьдесят, выпьют они за святое искусство, потом Кока снова нальет, а Карл скажет:

— Нет, больше не хочу. Не хочу, и все.

А утром этюд напишет.

— А ты чего так мучаешься? В бауле у тебя что?

— Да ничего. Он сам по себе тяжелый. Головка сыра, банка меда и шерстяные носки.

— А носки зачем? — изумился Карл.

— Этот набор, Карла, мужчина всегда должен иметь при себе. Ну, и еще шмат сала, конечно. Растаяло, наверно, падла.

Поле кончилось, они вышли на пыльный колючий бугор, над которым простиралось, именно простиралось, иначе не скажешь, простиралось в разные стороны, веером, сиреневое море.

Метрах в трехстах от берега рыжел краешек затопленной баржи, на нем кукожилась темная фигурка. Плющ снял пропотевшую шляпу, поклонился фигурке и ринулся, подпрыгивая, по пологому спуску.

Кока поглядывал на подплывающего Карла, — издали казалось, неодобрительно, и время от времени подергивал леску.

— Смотри, не покарябайся, — сказал он, подавая руку, — тут так наросло…

Карл с удовлетворением уселся на раскаленную ржавчину.

— А там кто? — кивнул на берег Кока, — Плющик? Разболтал-таки, зараза.

Они не виделись около года.

— Что ж ты даже не показался?

— Решил погреться после Питера. Заодно и адаптироваться.

— К чему?

Кока дернул и вытащил бычка средней величины.

— Я же распределился в Ташкент.

— Зачем?

— Так. Подальше от нашей земли. И потом — там мощный Худфонд, и Союз художников приличный. Столица все-таки.

Кока впервые внимательно посмотрел на Карла.

— А Костик тебя спасать привез?

— Вряд ли. Хотя…

— Ну-ну. Тогда бери вот этот самолов. Крючок, правда, всего один. И рачков мало, — он кивнул на белую мыльницу, в которой розовели мелкие креветки. — Самому приходится ловить. Майкой.

Единственное облачко на всем большом небе ухитрялось заслонять солнце, догонять, забегать вперед, дожидаясь. Море темнело, морщилось, шквалы пробегали по воде, мурашки пробегали по телу.

— Ладно, — сказал Кока, — все равно не клюет. Сматывай. — Он вытащил из воды деревянный садок, бросил туда самолов и мыльницу.

— Ты, вроде, у нас лучше всех плаваешь?

Карл с удовольствием пожал плечами.

— Тогда садок оттарабань.

Кока махнул рукой и боком упал в море.

Привязанный к талии садок путался в ногах, Карл неторопливо плыл брассом, улыбаясь.

Возле вылинявшей палатки копошился Плющ, маленький, смуглый, с покатыми китайскими плечами. Рубашку он снял, а вместо штанов белело что-то несусветное, похоже, женское.

— Гусарские лосины, — объяснил он. — Между прочим, настоящие. Из оперного театра. Ломберный столик за них отдал. Помацай, чистая лайка.

— Зачем ты их напялил?

— А что, прикажете в городе их носить? Вещь должна существовать в своем предназначении.

Произнеся мудреную эту фразу, Плющ быстро вскарабкался на холм в поисках хвороста.

Продукты Кока погрузил в погреб — ямку, вырытую в песке, прикрытую этюдником.

— Захочешь картинку написать, поднимешь этюдник, а там еда. Поешь — спать хочется. — Кока засмеялся. — Наверное, так и надо.

Бутылку водки он с удовольствием повертел и положил туда же: пригодится.

Берег был уже в тени, и полморя было в тени. Сварили уху. Бычков оказалось недостаточно, и Плющ набросал в котелок слишком много картошки, мягкой, прорастающей, и две цибули вместо одной. Похлебка эта не то, чтобы испортила настроение, но оказалось, что если не хвалить уху, то и разговаривать не о чем.

Карл ждал, когда же Кока достанет водку, но уже остатки похлебки выплеснуты и зарыты в песок, и Кока взял котелок и пошел к роднику за водой для чая. Карл понял, что блеснуть благоразумием не удастся. Он лег на спину и, глядя в темнеющее небо, пытался разобраться, чем он расстроен больше — неслучившимся провозглашением новой жизни или тем, что не выпил. Так он и уснул, и почувствовал только, что его накрывают толстой тряпкой.

Во сне он увидел колодец, глубокий, но, видимо, не очень — отражения звезды в нем не оказалось. Карл легко крутил тяжелый ворот, легко подхватил два наполненных ведра и пошел по тропинке.