Гарри Гордон - Пастух своих коров

— Пойдем посмотрим, — оживился Парусенко, — что за море такое. Бычок есть?

— Не знаю, — поежился Нолик, уходя поглубже в черный пиджак, — не рыбак я.

— А чем ты вообще занимаешься на заводе?

— На подхвате. В последнее время состоял ординарцем при Алене.

— Начальница?

— Да нет, обыкновенная баба, Бабус вульгарис. Только здоровая. А пуще того — алчная. Напихает в кошелки по два пуда и тащит. Куда столько. Тем более — горячего копчения. Она же долго не хранится. Протащит до проходной и стонет: «Ой, Нолик, помоги. Мужик ты или нет!» Зато, — Нолик оживился и чуть не въехал теодолитом в лоб, на этот раз Карлу. — Зато — вот стоит, как ты или как вы, — обратился он к Парусенко, — стоит прямо, а запросто, не держась, можно верхом на ней кататься. Такой круп — турнюр, буквально. Как у Центавра.

Берег был речной, покрытый дерном, в котором торчали первоцветы — мать-и-мачеха, и еще что-то лиловое, обрывался крутым уступом, о который колотились небольшие волны, рассыпаясь мелкими осколками бутылочного стекла. В грязном чертополохе залежались, оплывая, куски зернистого серого льда. Впереди, слева, сырели постройки силикатного кирпича, крупными волнами докатывался оттуда неведомый и тошнотворный запах.

— Скотобойня, — объяснил Нолик. — Кошмар. Ее все равно не обойти, — размышлял он обреченно, — поэтому пойдемте берегом. Так короче и чище все-таки.

По пути стали попадаться кости, сначала мелкие, тщательно обглоданные, потом — мослы целиком и ребра с ржавыми пятнами срезанного мяса, и, наконец…

— Чем не Сальвадор Дали? — сказал Нолик. — Осторожно, собаки здесь непредсказуемые.

Сотни скелетов образовали сложные конструкции на фоне моря и неба, коричневые шпангоуты чередовались с белыми, свежеободранными, по ним боком, внимательно ходили вороны вперемешку с мартынами, мелкие чайки с визгом пикировали и выхватывали что-то у отпрыгивающих ворон. Понизу шелестели похожие на ворон крупные крысы, вороньи личинки, бегали, оскальзываясь, по ребрам…

— Бедный Йорик, тоже мне… — Нолик печально поддел сапогом коровий череп и метнул его в сторону кучи. Две чайки взлетели невысоко и тут же сели на место.

Из шелеста прибоя, гудения в ребрах ветра и птичьих вскриков выделился звук, раздражающе монотонный и ритмичный, как дальний сигнал бедствия. Нолик поставил треногу, взял у Карла рейку и приблизился к нагромождению. Небольшая крыса застряла меж белых ребер, хватала розовыми лапками воздух и безнадежно верещала. Нолик прицелился и хлопнул ее по носу плоскостью рейки. Крыса выпала и шлепнулась на землю.

— Убил?

— Освободил, во всяком случае, — хмуро сказал Нолик, взваливая треногу на плечо.

Парусенко зашел в заводоуправление «кое-что порешать», как он выразился, а Нолик потащил Карла в коптильный цех. В мрачном помещении пахло залитым кострищем и угаром котельной. Посверкивали ряды скумбрии и ставриды. «И здесь атлантическая», — грустно убедился Карл.

Три тетки оживились, бросили свои занятия и уставились на Карла. В одной из них угадывалась Алена — от талии под углом почти в девяносто градусов простиралась широкая проступь. У нее был тяжелый подбородок, слегка запавшие щеки и ясные глаза.

Нолик подошел к Алене, деловито помял плечо, подпрыгнул и лихо уселся у нее за спиной, обхватив руками огромную грудь.

— Ты ж говорил — не держась! — проболтался Карл.

— Так я ж буферами рулю!

Бабы смеялись: «Ну, дает, Нолик без палочки!»

— Как бы не так, — зарделась Алена, взбрыкнула и сбросила седока на пол. Тот быстро откатился, якобы опасаясь удара копытом.

Потом женщины угощали Карла копченой тюлечкой, местной, азовской, пахнущей свежим холодным дымом.

Пять дней они бродили по пологим холмам, погода стояла неяркая и теплая. Карл с Ноликом растягивали двадцатиметровую рулетку, вколачивали в мягкую землю реперы.

— Видишь могилку на том холме, — рассказывал Нолик, — там похоронен Казак Мамай…

— Не свисти, — смеялся Парусенко. — Это пункт триангуляции. Мы к нему привязываемся.

На третий день Нолик стал рассеян и хмур, долго устанавливал рейку, совсем запутавшись в понятиях «к себе» и «от себя». Последнюю съемку закончили в сумерки. Возвращались молча. Нолик плелся позади.

Метрах в двухстах от гостиницы Карл промычал: «не могу», вручил рейку Парусенке и перешел на бег. Поплясал возле дежурной, роющейся в поисках ключа, и ринулся в номер.

Через несколько минут распахнулась дверь, и, застревая рейкой, треногой и портфелем, ввалился, матерясь, Парусенко. Стало неуютно.