Андрей Добрынин - Десятиглав, Или Подвиг Беспечности

"Н-да, — пригорюнился Евгений, — тут вы правы. Можно вспомнить и другие стихи Али Мансура, тоже в вашем переводе, — вот это, например:

"Что-то не о том мы заговорили, Евгений, — поморщился я. — Какое зло? Нас почтили своим присутствием прекрасные дамы, у нас есть хлеб и вино, нас не допекают никакие заботы. В минуты счастья о зле понапрасну вспоминать не стоит…" — "Оно на вокзале осталось", — брякнул Григорьев и оглушительно захохотал, восхищенный собственным остроумием. В купе вновь разгорелся прерванный тостом спор о преимуществах различных видов секса, а я посмотрел на свою соседку — теперь в ее прозрачно-голубых, словно талые воды, глазах явственно читался призыв. Не колеблясь ни секунды, словно притягиваемый некой таинственной силой, я наклонился к этим глазам, и наши уста слились в поцелуе. Рыжеволосая молчунья, как я и предполагал, оказалась необычайно чувственной — прикосновение ее губ к моим было сладостным почти до болезненности и приводило на память поцелуи тургеневских призраков. Сладость этого прикосновения прокатилась по моим напряженным нервам и заставила мгновенно восстать мою мужскую булаву. "Идем к вам", — шепнул я в крошечное розовое ушко тоном приказа. Еще несколько минут назад мне и в голову не пришло бы командовать моей иронически улыбавшейся соседкой, но сейчас я чувствовал себя могучим грубым самцом, в дремучих лесах берущим по праву сильного любую самку и не терпящим никаких возражений. Да, я был уверен, что никаких возражений не последует, и оказался прав. Мы поднялись и, отдавливая ноги недоуменно притихшим собутыльникам, молча и поспешно двинулись к выходу. Не прозвучало ни шуточек, ни смешков — видимо, все поняли, что между нами вот-вот произойдет нечто чрезвычайное. Мы оказались в темноте пустого соседнего купе, щелкнул замок, и я схватил свою подругу в объятия. Я готов был впиться в ее губы, как вампир, но она умело приостановила мое неистовство, придав нашим ласкам неторопливость и бесстыдную утонченность. Одежды соскользнули с наших тел, и в свете проплывавших мимо окна фонарей, которые, казалось, то раздуваются, то опадают, жемчужным сиянием засветилась шелковистая кожа моей возлюбленной. Чуткими пальцами слепца я ласкал восхитительные округлости подруги. Добравшись до упругих завитков ее потайного руна, я услышал протестующий, но на самом деле бесконечно призывный стон и в следующий момент уже осязал увлажненный страстью нежный вход в заповедную пещерку. Прелестница издала странное урчанье, словно влюбленная пантера, и присела передо мной, одной рукой держась за столик, чтобы сохранять равновесие при движении поезда, а другой осторожно, но в то же время властно обхватив мой напряженный ствол. Ее острый язычок, словно рой маленьких эльфов, принялся порхать вокруг моего распаленного бойца, и каждое касание крылышек пронизывало несказанным блаженством все мое естество. Я зажмурился от наслаждения, но тут же услышал отданный шепотом приказ: "Не закрывай глаза! Смотри на меня…" Я повиновался и в призрачном свете то ли фонарей, то ли полной луны ("Полнолуние — вот откуда волшебство этой ночи!" — мелькнуло у меня в голове) увидел зрелище, милое сердцу всякого мужчины — как чувственные губы возлюбленной нежно охватывают мой грозный скипетр, вбирают его в себя и начинают скользить по нему вверх-вниз. Не знаю, как долго это продолжалось, поскольку утратил ощущение времени, однако в какой-то момент голова моя от несказанного наслаждения закружилась и я чуть не упал. Видимо, любимая ощутила это, потому что неожиданно поднялась, повернулась ко мне спиной, опираясь на столик, и уверенно направила мой таран в свои увлажненные недра. Кто сказал, что соитие греховно? Мне кажется, что за всю мою жизнь я не проделывал ничего более нравственного, нежели те вкрадчивые ласки, то молчаливое — ибо от страсти я не в силах был говорить — обладание в темном купе. Вскоре я заметил, что подергивания и толчки поезда, если подчинить им свое тело, вполне заменяют любовное раскачивание. Я полностью вверился стихии движения, и она не подвела меня, бросая мое тело вперед и оттаскивая его обратно в ритме, продиктованном наслаждением. Казалось, будто само бескрайнее русское пространство руководит нашей любовью, заставляя пересекающий его поезд покачиваться и подергиваться в нужный момент. Я вглядывался в волнообразно проплывавшие за окном заснеженные степи, скупо освещенные полной луной, в щетинистые перелески, в волочившиеся меж звезд лиловые облачка и понимал, что, безвольно колеблясь в лад колебаниям мчащегося поезда, я совокупляюсь не только с возлюбленной, но также в ее лице и с самим пространством. Я ощущал малейшие содрогания поезда — все они доставляли мне наслаждение. Я представлялся сам себе пауком в центре металлической рельсовой паутины, охватившей весь мир. Наслаждение нарастало, вместе с ним стал стремительно нарастать и свет за окном, свидетельствуя о приближении большого города, и в самый миг высшего восторга в лицо мне ударили прожектора, установленные на фронтоне огромного здания вокзала. Еще какое-то время мы не могли оторваться друг от друга, расслабленно прислушиваясь к топоту в коридоре, к выкрикам торговок на перроне, к разносившемуся над путями хрипу репродуктора, а затем я осторожно вышел из любимой, повернул ее лицом к себе и нежно поцеловал. "После такого нужно выпить", — прошептала она со смущенной усмешкой. Я кое-как оделся, шмыгнул в соседнее купе (стыдливость не позволяет мне описывать картину, которую я там застал), сгреб со столика пару бутылок вина и вернулся обратно. Поезд уже тронулся, и мимо окон вновь повлеклось пространство с его огнями, перелесками, дорогами и тускло освещенными заснеженными полями, но теперь я чувствовал свое единение и с поездом, и с пространством, и оттого в моей груди поднималась великая радость. Я чокнулся с подругой, улыбнулся ей и вполголоса прочел стихи Али Мансура: