Теа Обрехт - Жена тигра

Он словно прочитал мои мысли и сказал мне:

— Я понимаю, доктор, для вас это, наверное, зрелище пугающее, но уверяю, со мной подобные вещи происходят далеко не впервые.

— Как это — не впервые? — пролепетал я.

— Однажды мне пуля прямо в глаз попала, — сказал он. — Это случилось во время битвы при Пловотье.

— В прошлом году? — спросил я, зная, что стычка в Пловотье носила чисто политический характер, тогда там погибли всего несколько человек.

Еще мне казалось, что насчет попадания в глаз он ошибается — оба глаза у него были совершенно целы.

— Нет-нет-нет, — пояснил Гаво. — Это еще во время войны.

То сражение при Пловотье — во время войны — имело место лет пятнадцать назад, но в этом ничего невозможного не было. А вот то, что у него остались целы оба глаза…

«Ладно, — решил я. — Придется попросту не обращать внимания на все эти странные речи. Наверное, те две пули все-таки безнадежно повредили ему мозги, хоть и не убили его».

Я сказал, что прекрасно понимаю, какую страшную боль он сейчас испытывает, как ему, должно быть, трудно понять то, что с ним произошло, и смириться с этим. Но он снова улыбнулся, глядя на меня, да так ласково, что я невольно умолк и тоже уставился на него. Я подумал, что он, видимо, не чувствует боли вследствие повреждения головного мозга или же это просто шок. Гаво мог потерять слишком много крови, а вместе с ней и чувствительность. Достаточно было того, что он смотрел на нас с глубочайшим спокойствием и улыбался. Доминик в итоге не выдержал и шепотом задал ему по-венгерски какой-то вопрос. Даже я понял, что он спросил, не является ли Гаво вампиром. В ответ тот весело рассмеялся, впрочем, отнюдь не издевательски, а, напротив, вежливо и довольно приятно. Но Доминик выглядел так, словно вот-вот расплачется, и Гаво его пожалел.

— Вы неправильно поняли мой смех, — сказал он ему. — Я вовсе не сверхъестественное существо. Просто я не могу умереть.

Я прямо-таки онемел и едва выдавил из себя:

— Что вы хотите этим сказать?

— Я не имею на это разрешения, — пояснил он.

— Как, простите?

— Мне нельзя умирать, — сказал он примерно таким тоном, каким говорят: «Мне нельзя танцевать, потому что я нездоров», «Врачи не разрешают мне танцевать коло», «Мне нельзя жениться на толстухе».

Что-то заставило меня спросить:

— Но как же вы в таком случае утонули?

— А я и не утонул, как вы и сами видите.

— Но жители деревни готовы поклясться, что вы были мертвы, когда вас вытащили из воды и положили в этот гроб.

— Они очень хорошие люди. Вы уже познакомились с Мареком? Его сестра — очаровательная женщина. — Он с удовольствием изобразил руками ее приятные округлости.

— Но как могли двадцать человек ошибиться и принять вас за мертвеца? Они свидетельствуют, что вы были абсолютно мертвы, когда вас выловили из озера, а вы утверждаете обратное!

— Видите ли, у меня состоялся разговор с неким господином, и ему весьма не по вкусу пришлось то, что я ему сказал. Вот он в итоге и попытался меня утопить и довольно долго держал под водой, так что я вполне мог потерять сознание. Порой при чрезмерном напряжении со мной такое случается. Я довольно быстро устаю.

— Значит, какой-то человек силой удерживал вас под водой? — переспросил я, и он утвердительно кивнул. — Кто же это?

— Один деревенский житель. Персона, ровным счетом ничего не значащая.

Дело становилось все более странным и запутанным, хотя в итоге могло оказаться и очень даже простым.

— Это, случайно, не тот, кто потом в вас стрелял? — спросил я, а Гаво ответил так:

— Я, право, не знаю, доктор. Мне ведь в затылок выстрелили. — Я по-прежнему пристально смотрел на него, и он прибавил: — По-моему, мы с вами не очень хорошо понимаем друг друга, доктор. Видите ли, случившееся со мной вовсе не означает, что я не приемлю смерть или попросту притворяюсь, будто ничего такого со мной и не происходило. Я просто пытаюсь объяснить вам, что жив. Это абсолютно точно, как и то, что вы сейчас сидите здесь, в этой церкви, перед Богом и вашим венгерским приятелем, который по-прежнему не выпускает из рук фомку, будучи уверенным в том, что я вампир. Дело в том, что я просто не могу умереть.

— Но почему же?

— Мой дядя мне запретил.

— Ваш дядя? А кто он?

— Сейчас я не склонен говорить на эту тему. Прежде всего, потому, что чувствую: вы станете надо мной смеяться. Ну что ж, теперь уже довольно поздно, да и кое-кто из жителей деревни, несомненно, кружит у дверей церкви, желая узнать, далеко ли вы продвинулись в моем исцелении, — сказал он и снова отряхнулся, подняв облачко пыли. — Прошу вас, позвольте мне встать, и я отправлюсь дальше своим путем.