Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

Глаза старика блеснули, встретившись с глазами Эрнеста. — Мой мальчик, у вас прекрасное туше. Если вам не скучно провести вечер со стариком, приходите сюда и играйте мне Бетховена и Баха, я буду просто счастлив. Вам это не будет трудно?

— Я буду очень рад, мистер Игл.

— В самом деле? Отлично. Теперь насчет этих домов. — Он задумчиво посмотрел на Эрнеста. — Мне хочется, чтобы вы сами их для меня продали. Постарайтесь, чтоб вам дали хорошую цену.

Что-то в его тоне встревожило Эрнеста. В его голосе слышались умоляющие нотки, видно, старику приходится очень туго. Эрнесту хотелось посоветовать ему обратиться в другое агентство, сказать, что Дэнби собирается по-дешевке спустить его дома своим приятелям, что все это будет подстроено. Но это значило бы выдать своего патрона. А не сказать — значило предать старика. Как бы он ни поступил, все равно он окажется виноват. Кроме того, если Дэнби догадается, а на этот счет он необыкновенно догадлив, то выкинет Эрнеста на улицу.

Возвращаясь в контору, он еще раз обсудил эту сделку со всех сторон. Что он идеалист, ему известно. Этого уж не переделаешь, ничем из него не вытравить этой закваски. Интересно, как отнесется его отец к тому, что сын будет уволен за твердость своих принципов. Люди очень много говорят о принципах, но, как он замечал, больше те люди, которые заставляют действовать других на основании этих самых принципов, а сами всегда готовы на компромисс, если дело идет о хлебе с маслом для них лично. Инстинкт подсказал ему, что дома терновый венец мученика не будет иметь никакого успеха.

Он прошел в кабинет в Дэнби и доложил, что ему поручено продать дома на Милтон-стрит.

— За сколько?

— За шестьсот пятьдесят каждый.

Дэнби ухмыльнулся. — Однако он оптимист, я вижу. Нет, Бантинг, на продаже домов вам не нажить капитала.

Вечером Эрнест рассказал кое-что Эви, не все, конечно, но достаточно для того, чтобы она поняла, что творится у Дэнби, и так, чтобы она не упрекала себя за то, что уговорила его поступить туда.

— Теперь он не хочет давать мне прибавки. А как же мы поженимся, если я не буду откладывать?

— Милый, в конце концов ты непременно добьешься успеха. Я в этом не сомневаюсь. А что сейчас плохо — не беда. Через это все проходят.

— Да, я тоже так думаю, — устало ответил Эрнест. — Но мне нужно уходить от Дэнби, и как можно скорей.

Он опять начал просматривать в газетах объявления, писать письма, дожидаться ответа, а главное, старался, чтобы дома ничего не заметили. Никак нельзя было допустить, чтобы домашние поняли, какого он дал маху, бросив старую службу.

Крис сидел в спальне за шатким столиком, за которым в менее счастливые дни он преодолевал премудрость, заключавшуюся в руководстве Теофилуса Уокера, и писал письмо своей Монике. Ее карточка, в рамке от Вулворта, смотрела на него с каминной доски. Она красовалась там уже около месяца в качестве предупреждения миссис Бантинг, что ей предстоит обзавестись невесткой. Он не отличался скрытностью Эрнеста, который хранил карточку Эви в ящике туалетного стола, под галстуками. До сих пор нельзя было понять, заметила ли миссис Бантинг карточку Моники, и это удивляло Криса, который был убежден, что девушку такой замечательной красоты просто невозможно не заметить.

Письмо подвигалось медленно. Нетвердое знание орфографии сильно мешало свободному полету мысли, необходимому для создания тех идеальных любовных писем, которые Моника желала получать от своего возлюбленного. Тщательно проверив еще раз, не осталось ли там орфографических или грамматических ошибок, — не то Моника, чего доброго, потеряет к нему уважение, — Крис положил письмо в карман комбинезона, чтобы завтра утром Ролло-младший мог передать его сестре.

Берт Ролло никак не мог понять, с чего это Крис последнее время принялся писать письма, — ему это казалось совершенно пустым занятием. Сказать по правде, и сам Крис этого как следует не понимал: идея переписки принадлежала Монике. Насколько ему было известно, так уж заведено, чтобы молодые люди писали письма своим девушкам, и раз это нужно, то и он готов писать письма, хотя здравая критика Берта, встречала в нем сочувствие.

— Если тебе надо ей что-нибудь сказать, так почему же не поговорить в конторе? Все равно она ни черта не делает.

И вдруг с надеждой: — А может, вы поссорились?

— И не думали.

— Ну да мне-то что, передать я ей передам. Только я думаю, ты просто одурел.

— А мне наплевать, что ты думаешь, — отрезал Крис.