Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

Тем временем Эрнест и Крис пили чай в вынужденном молчании, зато усиленно гремели чашками, пока, наконец, Крис не взорвался:

— Что ж нам, так и сидеть, точно приговоренным к смерти, каждый раз когда по радио передают беседу? Какая эгоистка эта Джули!

— Ну, ну! — вступился за нее мистер Бантинг.

— Да что это, в самом деле, даже и поговорить нельзя, когда приходишь домой после работы! Надо же хоть немножко развлечься.

— Если тебе так необходимо развлечение, — дерзко ответила Джули, — можешь пойти наверх и полюбоваться на портрет прекрасной Моники Ролло. Это тебя развлечет.

Крис не знал, как ему отнестись к слову «развлечение». — Уж во всяком случае она гораздо красивее тебя!

— Так, по-твоему, Моника Ролло красавица? — насмешливо спросила Джули.

— А по-твоему? — Крис был изумлен; он даже растерялся.

— Что у вас там такое? — вмешался мистер Бантинг. — О чем спор?

— О возлюбленной Криса.

Мистер Бантинг фыркнул. — Возлюбленная! Это в его-то возрасте! Чепуха, больше ничего. Эрнест, и тот еще не помышляет ни о каких возлюбленных.

Наступило многозначительное молчание, весьма смутившее старшего из молодых Бантингов.

— Так у тебя нет милой, Эрнест? — невозмутимо допрашивала Джули. — Бедный Эрнест, у него нет милой.

— Господи, вот язва! — беспомощно воскликнул Крис.

— А эта новая девушка в приемной доктора Эрла очень недурна. Правда, у нее не такие длинные ресницы, как у твоей божественной Моники, зато волосы не крашеные.

— Может быть, ты помолчишь немножко? — предложил Эрнест краснея. — Я все-таки надеялся, что в конторе у адвоката тебя хоть приучат к корректности.

— Корректность! — Мистер Бантинг с радостью ухватился за, это слово, которое часто попадалось ему на глаза в печати, но которым ему до сих пор не приходилось пользоваться. — Если хотите знать мое мнение, так всем вам нехватает именно корректности. Вас, конечно, мое мнение не интересует, я всего-навсего ваш отец, — газета зашуршала, из-за нее послышались фыркание и сопение и слово «корректность», произнесенное несколько раз подряд.

Эрнест вздохнул. Через несколько минут он надел шляпу и вышел. Нечего было и думать обращаться к отцу с вопросом о том, как ему вести себя у Дэнби, да и с какими бы то ни было вопросами.

На следующий день он пошел к мистеру Иглу, захватив с собой конторские книги, чувствуя себя мытарем, еще не окончательно погрязшим в грехах. Несмотря на стесненные обстоятельства, старый джентльмен жил на довольно широкую ногу в собственной вилле посреди большого сада. Горничная в наколке проводила Эрнеста в просторную комнату с высоким потолком, обставленную тяжелой, солидной мебелью в стиле девяностых годов. На стенах он заметил две-три хороших картины, но особенно привлек внимание Эрнеста большой концертный рояль посередине комнаты, отливавший темным блеском, — такой рояль, к какому Эрнесту до сих пор не доводилось притрагиваться.

— Ну, каков ваш приговор, Бантинг? Велики ли убытки? — спросил мистер Игл, входя в комнату.

Эрнест подробно изложил дело. Он говорил по чистой совести, ничего не скрывая, и подтверждал цифрами свои слова. Он сознался, что не знает, во сколько именно должно обходиться содержание прачечной, но что накладные расходы показались ему непомерно высокими.

— Оборудование устарело, вот где причина. Вечные поломки.

— Так смените его.

— Не могу. Весь капитал в прачечной. Нет свободных денег.

Эрнест понял, что пора приступить к делу.

— У вас есть два дома на Милтон-стрит. Вы могли бы их продать.

— Это верно. Как вы думаете, сколько за них дадут?

— Мы постараемся продать как можно дороже, — Эрнест почувствовал, что краснеет. — Не дешевле, чем по пятьсот фунтов каждый.

— Ну, это меня не устроит. Слишком мало. Придется нажимать на своих работниц, пусть приналягут.

Эрнест встал со стула. И, вдруг осмелев, сказал:

— У вас прекрасный инструмент, сэр.

— Стейнвей. Вы ведь играете, Бантинг? Я сам прежде играл. Теперь где уж! — он показал распухшие суставы.

— Да, играю немного.

— Так сыграйте сейчас. Покажите-ка мне ваше умение. Только не джаз, пожалуйста.

— Шопена?

— Нет, это слишком женственно... Что-нибудь сильное, мужественное, Бетховена, например.

Эрнест сел за рояль, чувствуя, что у него никогда еще не было ни такого требовательного слушателя, ни такого чудесного инструмента. Он играл хорошо, наслаждаясь удивительным тоном и послушностью рояля и чувствуя, что один внимательный слушатель может заменить собой целую аудиторию. Кончив играть, он тихо обернулся к мистеру Иглу, думая, что тот задремал, так бесшумно он сидел за спиной Эрнеста.