Виктор Ротов - Карл Маркс на нижнем складе

На следующее дежурство он принес с собой немного стирального порошка, одежную щетку и махровое полотенце. Гуля очень удивилась, когда он, собираясь на дежурство, укладывал все это в спортивную сумку, с которой ходил на работу.

— У нас там что, сауну открыли на нижнем складе? — поинтересовалась она не без ехидства. — Так бери мыло. Зачем стиральный порошок?

— Да нет, — смутился он. — Хочу Карла Маркса отмыть.

— Карла Маркса? — еще больше удивилась Гуля. Но тут же вспомнила про бюст на шкафу в бухгалтерии. Да и Петр не раз говорил. Мол, скука на дежурстве, хоть с бюстом Карла Маркса разговаривай.

— Конешно! — И она дала ему другое полотенце, почище. — Верно! Такой хороший бюст, зачем он там?..

Только он настроился помыть Карла Маркса, как в бухгалтерию ввалились двое с разделки. Потом еще пришел один. Леса нет, зато есть две бутылки «Вермута». Садись с нами. Петр по своему обыкновению отказался и взялся за костыль, чтоб уйти на обход.

— Тогда снимай сюда Карла Маркса! — велел здоровенный с плешиной во все темя штабелевщик Кирилл Не- мыка. Он уже хорошо поддатый, ему хочется чудить.

— Не надо, — остановил Петр Леньку Рокотова — раскряжевщика, потянувшегося было за бюстом.

— Чего так? — вскинулся на него плешивый Немыка. — Он тебе чо, дружок?

— Ни чо. Просто не надо глумиться. Вождь все‑таки мирового пролетариата…

— Да ну?! — удивился почему‑то плешивый Немыка.

— А ты не знал? — садясь на стул верхом, хохотнул Рокотов,

— А мы и есть пролетариат, — открывая бутылку и наливая в стаканы, говорил Немыка. — И мы не для того, чтобы обидеть, мы к столу его приглашаем…

— Не надо, — хмуро обронил Петр и вышел.

Он ходил по нижнему складу — зашел на пилораму, в деревообрабатывающий цех, к паркетчикам, — а из головы не выходило: тронут или нет бюст Карла Маркса? Ему не хотелось, чтоб они там пили и потешались над вождем. Пусть даже гипсовым. Не выдержал, повернул в контору.

Карл Маркс стоял на месте. На столе было убрано, резко пахло вином. На душе как‑то отлегло: не тронули! Не совсем еще одичали. ПодставИл стул, осторожно снял бюст Карла Маркса (он оказался тяжелым!), постелил старую, припасенную на случай клеенку, на нее поставил бюст и принялся отмывать от пыли и копоти.

Карл Маркс сделался чистым и ослепительно белым. Приятно было смотреть. Петр водрузил его на место и теперь уже без прежней оторопи поглядывал на него — теперь он как‑то ближе стал. Как‑никак Петр вступился за него, отмыл от грязи. Доброе дело сближает. И заговорил с ним. Но не запросто, не фамильярно, а уважительно, с почтением:

— Вот теперь другое дело! Теперь можно и поговорить, потому как вижу — посветлели вы… — Это была первая фраза, которую он решился произнести вслух. Мысленно он давно уже с ним беседовал. А вот вслух — впервые.

Сказал он эту фразу и помолчал, как бы вслушиваясь е то, что сказал, и как бы оценивая с точки зрения нормального человека тот факт, что он заговорил с неодушевленным предметом. Не походит ли это на «сдвиг по фазе», если взглянуть со стороны? Походит, конечно. Если б он застал кого‑нибудь за подобным занятием, он так и подумал бы — человек того… Ну, может быть, не совсем «того», но как‑то так. Что‑то в этом роде. Петр взглянул на Карла Маркса, и ему показалось, что у него, у Карла Маркса, несколько смягчился взгляд. Наверно, первая фраза вслух пришлась ему по душе. А может, он потеплел от того, что теперь чистый. От этой мысли Петру стало весело. И он совсем уже смело обратился к вождю мирового пролетариата:

— Нам с тобой, уважаемый Карл Маркс, не одну ночь придется тут коротать вместе. Прости меня, если поговорю с тобой немного. Скучища! А ночи длинные. И главное — совершенно бесполезно мое здесь пребывание. Ну совершенно! Если даже кто и крадет там в данный момент, я все равно не вижу. И если даже увижу, не побегу, потому что это будет кто‑нибудь свой. Из нашего поселка. Нет смысла его гонять! Я его сегодня прогоню, завтра он со дружками оторвут мне последнюю ногу. Если кто чу жой — это наверняка с ведома начальства. Так что тоже бесполезно гонять. А у меня жена дома молодая. Очень даже приятная! Ты должен в этом разбираться, потому как учение у тебя есть про жен. Хотел бы я спросить у тебя — отчего это тебе пришло в голову про общих жен? Вон Гулька моя не хочет быть общей. А? И вообще… Я, правда, не читал твоего учения. Знаю только, что по твоему учению соорудили мы гут революцию в одна тысяча девятьсот семнадцатом году. Ну, все вроде по твоей науке. И кровищи пролили море. Стали, значит, строить социализм. И опять море крови пролили. Потом индустриализация, электрификация, химизация. Потравили все вокруг. Дошли до развитого социализма. Глядь, а вокруг нас частокол из ракет. Мир, значит, от нас отгородился, потому как мы одичали и с нами опасно стало — броситься можем на людей. Теперь кричим как это так?! Революция — это ошибка! Социализм — это обман! Идеи наши — это бездуховность и разложение!.. Не все, правда, так считают. Но голоса громкие раздаются. Причем, кричат все те же, кто раньше захваливал все советское. А? В чем дело? Разъясни. А то у меня сын в техникуме учится, спрашивает. Мол, преподают нам, папа, политэкономию. А сами толком ее не знают, А теперь, говорят, и вовсе переписывать будут. А скоро будем изучать марксизм — ленинизм, папа. Ты, говорит, читал Маркса? Что такое материализм?.. А я, откровенно говоря, что-то помню и то смутно — материя якобы первична. А толком, что к чему и не знаю. Так он мне разъяснил: «Идем, значит, от противного — чем отличается мат от материализма? Мат всякий знает, но делает вид, что не знает. А материализм Маркса никто не знает, но делают вид, что знают». Вот так! Вот и поговори с ним. Куда твое учение смотрит? И зачем оно у тебя такое трудное, что его никто толком не знает? Делают, действительно, вид, будто знают. Может от того и беды все? Из поколения в поколение говорят люди о твоем учении, а никто толком не читал, не вник, не вжился душой. И другому в душу не вложил. А потому в душе у людей творится черт те что. Вот верующий в Бога, например, тот знает Закон Божий. Душой в нем растворился. Так он и верит истово. И живет по Закону Божию. А если мы, твои ученики — безбожники, не знаем твоего учения, вернее, знаем в общих чертах, делаем вид что знаем, так оно и душе не на чем держаться. Сами в душе пустышки, и детям, стало быть, ничего не можем дать.