Сара Уинман - Когда бог был кроликом

— Я сам могу это сделать, — сказал он и положил кучку щепок на кусок газеты.

Оставалось только поднести спичку. Это был один из тех многих моментов, когда его память разветвлялась, как дорога на перекрестке: он помнил, как развести огонь в камине, но не помнил, когда делал это в последний раз и кто тогда был с ним. Он поглядел на меня и улыбнулся. Он вообще много улыбался в те дни: улыбался, когда не знал, что сказать; улыбался из вежливости, из страха обидеть, или по тем причинам, о которых в нормальных семьях никто не думает.

— Ты не мог бы немного поговорить с ними? — попросила я. — Им достаточно будет просто услышать твой голос.

— Конечно, — ответил он. — Если хочешь.

Я оставила его одного и через приоткрытую дверь до меня доносились только некоторые слова: «дом», «чувствую себя хорошо» и несколько раз «Грейс». Я знала, что он разговаривает с матерью, что с тех пор, как он нашелся, она успела очень многое прочитать о его состоянии, что она не будет его торопить, не будет давить, что она готова ждать, потому что уже ждала, и пока ей достаточно знать, что он живет в этом мире.

Он спустился по ступеням так осторожно, словно они были стеклянными, пришел к нам на кухню. Я протянула ему бокал, налила вина.

— Это было твое любимое.

— Вот как? — спросил он смущенно.

Мы смотрели, как он пьет.

— Хорошее. — Он поднес бокал к свету. — Дорогое?

— Ужасно, — кивнула я.

— И я мог его себе позволить?

— Мог, наверное. Завтра можешь проверить свои счета, если захочешь.

— Я богат?

— Не беден.

— У меня столько денег, что я могу их раздавать?

— Не знаю. — Я пожала плечами. — Ты хочешь их раздать?

— Я не знаю, чего я хочу, — сказал он и налил себе еще вина.

Сначала он довольно внимательно слушал рассказы о нашем доме, родителях, моей жизни в Лондоне, но потом вдруг вскакивал и уходил спать или просто выходил из комнаты, и это было самое тяжелое, потому что ему явно скучно было слушать о людях, которых он не помнил, не знал и не хотел знать. По-настоящему увлекали его только разговоры о Грейс, о фильмах, которые он смотрел в больнице, о Джерри из палаты интенсивной терапии, то есть о тех пяти неделях жизни, которые теперь и составляли все содержимое его памяти. И мы не были частью этой жизни.

— Что ты пишешь? — спросил он меня как-то, вернувшись из больницы после осмотра.

— Колонку для газеты. Это моя работа.

— О чем?

— О тебе, в частности. Я называю тебя Максом. О Чарли. О Дженни Пенни.

— Кто это?

— Моя подруга детства. Ты тоже ее знал. Она сейчас в тюрьме. Сидит за убийство мужа.

— Хорошая подруга, — засмеялся он, и это было жестоко.

— Да, — тихо сказала я, — очень хорошая.

Мы постарались подойти поближе. Запаха горящего топлива уже не чувствовалось, и вместо него остался только тот страшный запах, о котором нельзя было говорить. Он внимательно читал записки с описанием пропавших и, наверное, сам ощущал себя одним из них. Мы разделились, и я видела, как он медленно прошел мимо десятков фотографий с улыбающимися лицами и вдруг остановился и прикоснулся к одной из них.

— Элли! — Он жестом позвал меня к себе. — Это же я.

Там, рядом с выгоревшей фотографией чьей-то бабушки, было и его улыбающееся лицо и черно-белый блеск воды в бассейне за его спиной. Он снял фотографию, сложил ее вдвое и засунул в карман.

— Пошли домой, — предложила я.

— Нет, давай еще походим.

Я оглянулась на пустое место там, где был его снимок, и подумала, что почему-то я совсем не так счастлива, как должна быть.

Мы зашли слишком далеко. Он явно переоценил свои силы и теперь был бледным от усталости. Мы медленно шли по мосту, и я рассказывала ему, как он любил этот мост и что, наверное, гулял здесь и ту ночь, когда на него напали. Мы подошли к той скамейке под деревьями, где он любил сидеть; к той скамейке, на которой его нашел парень из Иллинойса; парня звали Винс, как мы узнали позже.

— Мы часто сюда приходили?

— Довольно часто. Если надо было поговорить, если возникали проблемы. Здесь они как-то легче решались, может, из-за этого вида на город. Когда мы были маленькими, то часто мечтали об этом городе. Вернее, не маленькими, а уже подростками. Мечтали, как сбежим и поселимся здесь. «Нью-Йорк, Нью-Йорк» [33] «New York, New York» — популярная песня из мюзикла Леонарда Бернстайна «On the Town» («В увольнении», 1944). Или же одноименная песня Джона Киндера и Фреда Эбба (см. прим. 3). написанная ими для киномюзикла Мартина Скорсезе «Нью-Йорк, Нью-Йорк» (1977), где исполнялась Лайзой Минелли. . Знаешь, все ведь о нем мечтают. А мы собирались осуществить все мечты здесь. Ты сюда и уехал, и тебе здесь повезло.