Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1

Общий принцип существования народа таков. Из него кое-что выжимается, чтобы общество в целом и привилегированные слои в особенности могли воспроизводиться и жить. И ему за это кое-что дается. Выжимается не так уж много. И дается соответственно немного. Вот на этом примитивном (по современным представлениям) уровне и стабилизируется его жизнь. И в общем народ более или менее доволен таким состоянием. И не рыпается. И прощает властям все обиды, даже такие, как повышение цен на алкогольные напитки. Привилегированные слои и власти всякого рода держат народ в этом выгодном для них и (в известных пределах) для самого народа состоянии предельного (на минимуме) довольства. Народ имеет все, что нужно, хотя и в малых дозах и плохого качества. Зато — за сравнительно небольшие усилия и с известной гарантией. Основные продукты питания, жилье и транспорт народ имеет по ценам много ниже их себестоимости. А зрелищ он имеет в изобилии. Одним словом, народ держится в значительной мере в положении некоего пьедестала или фундамента для «высшего» общества, о котором надо проявлять «отеческую» заботу. О народе у нас заботятся, это — факт. И народ это чувствует. Но дело в том, какова социальная природа этой заботы, каковы ее границы и какова та цена, которую приходится за нее платить. А цена теперь очевидна: полное и всестороннее закрепощение, полное лишение граждан всякого личностного элемента.

Потом Сикушка получила анонимное письмо. Неизвестная женщина писала, что она давно любит МНС и состоит с ним в связи, что они собираются пожениться, что она (Сикушка) разбивает их будущую семью, что это безнравственно с ее стороны... что МНС алкоголик и психически больной, что он ей не пара, что... что... что... Знаешь, сказала она (Сикушка) МНС, показав ему письмо, это вообще первое мне письмо в жизни от посторонних людей. Обидно начинать взрослую жизнь с такой пакости. Не придавай этому значения, сказал он. Жизнь — путь по грязи. Ты делаешь первые шаги. Привыкай. Я понимаю, сказала она. Тут мне с утра до вечера все в унисон шепчут, какой ты порочный, бесперспективный и даже опасный человек. А мне хочется делать наоборот, назло Им всем. И она изорвала анонимку в мелкие клочья. А в конце рабочего дня она зашла в научный кабинет, где он ждал ее, делая вид, что читает книгу, и на виду у всех взяла его под руку и пошла с ним по коридору и потом по лестнице. И вид у нее был как у невесты, идущей к желанному венцу.

Хочешь знать, в чем различие между нами? Так слушай, я тебе песенку спою.

Они подошли ко мне втроем.

Процедил сквозь зубы один: пройдем,

Нам побеседовать надо.

Девчонки сказали: убьют, не ходи.

Милицию вызовем. Здесь погоди.

Ты можешь, конечно, и сам понять,

Что это значит такое.

Каждый из них мог один меня

Прихлопнуть левой рукою.

Не надо, сказал я. Мы выйдем во двор.

Серьезное дело. Мужской разговор.

Видел бы ты, как я их избил!

Навеки запомнят, гады.

Их кровью всю землю вокруг залил.

На коленях молили пощады.

Я помнил с рожденья уроки отца:

Если Их много, дерись до конца.

Ты видел Их в лицо. Мог Их счесть. Ты мог с Ними драться. А я не вижу Их лиц. Не могу Их счесть. Мне не с кем драться, ибо Они не дерутся, а просто душат.

Не из-за трусости я молчу,

Не из корысти мирюсь с Ними.

Я видеть врага в лицо хочу,

А он такового не имет.

Я разуму тоже учился уму.

Если некого бить, то кулак ни к чему.

Генерал сказал, что было бы целесообразно МНС на некоторое время под каким-либо предлогом удалить из Москвы. А за это время... Полковник приказал Сотруднику убрать МНС любым способом из Москвы, вернее, посадить МНС за хулиганство на пятнадцать суток. Посоветовавшись с Генералом, Полковник это предложение отклонил. Сотрудник позвонил в институт. Ученый Секретарь сказал, что можно было бы устроить командировку. Но на ближайшее время таковых не запланировано. А что, если дать ему творческий отпуск и отправить в дом отдыха?! Здорово! Ему и в голову не придет, что тут... Тем более, он сейчас, кажется, прихворнул.

Когда заболевают академики, профессора и прочие персоны высших категорий, это никого не удивляет и не возмущает. Им это положено по чину. Их болезни вызывают лишь чувство законного сожаления. Чтобы врачи и общественность поверили в их болезнь, достаточно одного их слова или даже отдаленного намека. Любая их болезнь воспринимается окружающими как событие чрезвычайной важности. Даже слово «геморрой» в ассоциации с их именами звучит почти как «инсульт», «инфаркт», «рак». Когда, например, Петин в очередной раз симулировал воспаление предстательной железы, в институте целую неделю ничего нельзя было услышать, кроме шелестения звуков «предста», «ста», «пред», «уста», «статель», «тат». Вирусик, искренне убежденная в том, что предстательная железа закрывает и открывает по мере надобности задний проход, сообщила по секрету всему институту, что Петин теперь все это делает через нос с помощью сверхсовременного японского электронно-вычислительного аппарата.