Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1

Где мне понять?! Я кто? Мамин сынок. Гнилой интеллигент. Это вы там только и делали, что мчались в конные атаки и штурмовали объекты противника. И все время погибали.

Не только это. И погибали лишь раз. И почти сразу. Но мы и мчались, и штурмовали. Пикировали — штурмовики бомбили и стреляли с пикирования. Знаешь, это было здорово!

Что «здорово» — убивать?

Нет, пикировать, бомбить и стрелять. Мы же не видели людей в лицо.

И сколько раз у тебя было это «здорово»?

Тридцать раз.

Всего-то?

Это много, очень много. Обычно убивали в пределах десяти вылетов. Мне еще повезло. Я еще успел немного с бабами покрутить. И выпить порядочно.

А как ты погиб?

Не знаю. Меня просто вдруг не стало. На последнем заходе. Начал пикировать, прицелился. И вдруг меня почему-то не стало.

И как долго длились твои тридцать раз?

Полгода.

Мне тебя жаль. Это же мизер!

Что ты! Это очень много. За это время я успел даже в тылу побывать, за самолетами. И чуть было не женился. Смех!

Что смех — женился или чуть было не?

Вместе. Вкусная была баба. На продовольственном складе работала. Ох, и попили же мы с ребятами. Бродили, как тени зеленые. А ей зачем-то был нужен муж-фронтовик Кинули жребий, досталось мне.

А что же помешало твоему браку?

Договорились идти расписываться, а меня в этот день на гарнизонную губу посадили за драку. Вышел — договорились на другой день пойти. А с рассветом мы улетели.

Нехорошо обманывать женщин.

Я не обманывал. Случай такой вышел. А о ней не беспокойся. Она другого наверняка нашла. Работать на продскладе и не иметь мужа — это логически невозможно.

Логически? Откуда у тебя словечко такое?

А я ведь тоже начинал учиться на философском факультете. Смешно?

Еще как! Так что же такое штурмовая авиация?

Представь себе такую картину. Еще не рассвело, а мы уж на ногах и позавтракали. И построились идти на аэродром Аэродром — одно название, полянка в лесу. Чуть не рассчитал — и врезался в сосны. Затягиваешь потуже широкий офицерский ремень. Для нас это — вроде твоих джинсов. Престиж. И красиво. Позвякиваешь медалями и орденами. Это тоже приятно. И тоже красиво. Сдвигаешь подальше пистолет. Настоящий! На тонком ремешке болтается где-то по, коленками планшет с картой. Надеваешь белоснежный шелковый подшлемник, на него — шлемофон. Сапоги надраены до блеска. В общем, есть на что посмотреть. И ужасно приятно чувствовать себя таким.

И девчонки смотрят?

Как когда. Но и без них приятно. Нет, слово «приятно: здесь не подходит. Тут другое. Тут ожидание боя и готовность к бою. Знаешь, я ни разу не летал небритым с нечищеными сапогами и с грязным подворотничком и подшлемником. Бой — это одновременно праздник, жертвоприношение, казнь. Я имею в виду штурмовую авиацию конечно. Как у других, не знаю.

Других убивали голодными и в грязи.

Каждому свое. Мне их жаль. А что я мог сделать? Толь» то, что и сделал: погибнуть.

Сколько тебе было?

Двадцать. Извини, командир эскадрильи скомандовал по машинам. Через несколько минут вылет. На железнодорожный узел на сей раз. Там четыре зенитные батареи. И истребители. Прощай, друг! Держись!

Постой! Ты из пистолета-то стрелял когда-нибудь?

Ни разу. Но дело не в этом. Прощай!

Что вы затихли,

что потускнели, Песни, которые

раньше мы пели?! Мы слышим отныне

то крики, то стоны. Нам что-то невнятно

шипят в микрофоны. Нам что-то истошно

вопят-завывают. Чего они просят?

К чему призывают? Ни к черту, ни к Богу,

ни к стройке, ни к бою. Они наполняются

сами собою. Как будто отважно

ломают тесноты, А верить нельзя им

на сотую ноты. Их слушать —

за вас нестерпимо обидно,

Но к вам возвращаться —

и больно, и стыдно.

— Я давно к вам присматриваюсь, — сказал Мудрец.

Странно, ко мне все время кто-то присматривается, подумал МНС, но промолчал.

— Мы, старики, сходим со сцены.

И этот воображает себя на сцене истории, подумал МНС, Но опять промолчал.

— И мы, естественно, заинтересованы в том, чтобы нашлись молодые люди, которые продолжали бы наше дело.

— Какое дело? — не вытерпел МНС. — И зачем продолжать? Неужели вас беспокоит то, что будет после вас?

— А как же! Неужели вас не волнует облик будущего мира?

— Нисколько.

— А напрасно. Впрочем, это у вас еще от молодое! С годами это кажущееся безразличие к будущему у вас пройдет и появится озабоченность. А что касается дела... У нас, у думающих людей, у всех одно дело: разобраться в том, что происходит, и выработать программу преобразований... Впрочем, насчет программы — это потом. Сначала о понимании. Вы, надеюсь, не диссидент?