Марек Соболь - Мойры

Ох, не о том я хотела сказать.

Отец мадам Греффер остаток жизни просидел в тюрьме. Она сбежала из Австрии в Париж, когда была еще очень молодой, тут начала рисовать и, кажется, преуспевала, но ничего у нее не осталось, потому что она все пропила, прогуляла, и вроде был у нее мужчина, не такой, как Хенрик, но очень похожий. Он давно умер, не знаю уж, как и отчего, но знаю, что с той поры она уже не рисует, только шатается по округе со своими собаками; выходит, она и впрямь его сильно любила. И это тоже красивая история, но, согласитесь, история о Хенрике красивее. Приятно ведь поверить на пару часов, что такое случается, что такие люди иногда где-то родятся, и вы сидите тут, заслушавшись, и спрашиваете себя: а ваша девушка или жена, будет ли она когда-нибудь рассказывать о вас так, как я о Хенрике? Слушаете меня, а в голове вертится вопрос: заслужили ли вы такую любовь и будете ли вы в глазах своей жены или девушки тем, чем Хенрик был для меня, а она в ваших глазах тем, чем я была для Хенрика? Все уже смешалось в памяти, быль и небыль, и видится будто издалека, иногда мне кажется, я его выдумала, а иногда, что он существовал взаправду. Так хорошо помню его самолет и паруса, его запах, его теплые ладони…

Давно это было, в одном кабаре или скорее в театре, на Монмартре, в середине представления встал некий мужчина из зрителей и застрелил актрису, вынул пистолет и пальнул ей прямо в лицо, потом стрелял еще несколько раз, когда она уже лежала. На него набросились, отобрали пистолет, побили, связали, и оказалось очень кстати, что среди публики находится комиссар полиции, немедленно позвонили в жандармерию, никому не разрешили уйти, и тот комиссар сразу же начал следствие. Он никого ни о чем не спрашивал, ведь все было ясно, лишь записывал показания, чтобы потом этого убийцу можно было отдать под суд, и никого не выпускал; все ужасно переполошились, кричали, что это незаконно, и даже сговорились вырваться из театра силой, но тут приехало множество жандармов и все начали давать показания, а она там лежала в крови, страшное дело, знаю, что говорю, мы были там с Хенриком. Так прошло часа два, все уже измучились, женщины утирали слезы, мужчины нервно ходили из угла в угол и курили одну сигарету за другой, и вдруг выяснилось, что это был спектакль, театр, что все неправда, что никто никого не застрелил, что это была игра. Но для тех людей это уже не имело никакого значения, ведь они два часа назад видели настоящее убийство, глубоко пережили его, прочувствовали каждой своей жилкой. Два часа полиция продержала их в тесном театре, и они смотрели на кровь, видели, как забирали тело, и никогда они этого не забудут. Для них это случилось на самом деле.

Эту пьесу можно было сыграть только один раз, много месяцев ее репетировали, чтобы дать только одно представление. Во второй раз ничего бы не вышло, по городу успели разнестись слухи, что это сплошной обман, а газеты раздули скандал. Я же свои истории могу рассказывать всю жизнь, ведь даже если вы кому-нибудь их перескажете, не беда.

Вся наша жизнь — одно большое представление, никогда точно не знаем, что происходит взаправду, а что окажется насмешкой судьбы, вдобавок понятия не имеем, чем все это закончится.

Ну вот…

Как думаете, что будет дальше?

Понравилась вам эта история?

А Хенрик?

Захотелось взглянуть на мой альбом?

Хотите послушать еще?

Может, какая идея вам в голову пришла или пожалели о чем?

Опять молчите. Только так странно смотрите.

Сначала вы заказали кофе, потом рогалик, на мой вопрос ответили, что приехали из Польши, листали «Пари матч», слушали меня так серьезно, но кто знает, может, вы вообще не понимаете по-французски?

Любовь моя.

Еще месяца не прошло — а мне кажется, целая вечность, — с тех пор как я видела Тебя в последний раз. Это будто другая эпоха, все скрыто туманом, даже не могу передать одним словом, о чем я, собственно, тоскую. Знаю только, что вокруг меня все замерло, и я сама замерла, застыла, сделав полшага между тем временем и каким-то новым, которое, может быть, наступит…

Не знаю, почему именно сегодня я пишу Тебе. Проснулась с таким желанием, а разбудило меня солнце, впервые в этом году по-настоящему яркое. Сегодня Страстная суббота, день на удивление погожий, словно Господь Бог решил немножко побаловать себя в свой самый большой праздник. Наконец потеплело, перед кафе появились столики, расставленные на скорую руку и как бы временно. За столиками сидят люди, радуются нежданному теплу, от которого успели отвыкнуть за год, и непременно подставляют лица солнцу. Среди них сижу и я, попиваю кофе и пишу Тебе. Солнце отражается от белого листа, я щурюсь и невольно улыбаюсь, чувствуя, как горячий луч растапливает во мне огромный кусок льда, пусть хоть немного подтает.