Томас Мартинес - Святая Эвита

Около полуночи он поцеловал Ее в лоб, подложил под Ее босые ноги пачку школьных тетрадок и рукопись «Моего послания» и приколотил крышку гроба гвоздями, чтобы защитить Ее от подземных тварей и от любопытства кошек. Вначале, когда он опустил Ее в могилу и стал засыпать остатками очага — сгнившими поленьями, кирпичами, шинами и даже искусственной челюстью, возможно принадлежавшей дедушке, — он почувствовал желание плакать и попросить прощения в последний раз. Но потом внутри у него словно открылся оазис, пришло облегчение. Раз он уже не может защищать Ее, Эвите будет лучше здесь. Теперь один он знает этот тайник, один он сумеет Ее отсюда забрать, и это знание может стать для него щитом. Если в Буэнос-Айресе захотят снова Ее увидеть, им придется его просить на коленях.

На рассвете он добрался до Кобленца, к югу от Бонна. Снял номер в мотеле, помылся, сменил белье. Грызущая боль в спине чудесным образом начала стихать, и солнечный луч, заглянувший в окно, был какого-то незнакомого, чистого цвета, словно из другого мира. Когда опять рассветет, он уже будет в Буэнос-Айресе. Неизвестно, с каким городом он встретится. Неизвестно, стоит ли город на том же месте, где он его оставил. Быть может, город ушел со своей сырой равнины и теперь растет рядом с каким-нибудь очагом, на берегу реки Альтмюль.

Об этих последних этапах истории мне рассказал Альдо Сифуэнтес. Однажды в воскресное утро мы разложили на письменном столе карточки и прочие бумаги Моори Кёнига и проследили его перемещения по атласу Хаммонда 1958 года, который Сифуэнтес приобрел на ярмарке в Сан-Тельмо. Когда мы начертили его маршрут красным карандашом, меня удивило, что Полковник больше двадцати часов маневрировал по дорогам Германии, не поддаваясь пыткам люмбаго.

— Ему уже все было нипочем, — сказал Сифуэнтес. — Он перестал быть тем, кем был. Он превратился в мистика. Когда мы с ним года два-три назад встретились, он повторял: «Персона — это свет, до которого никто не способен подняться. Чем меньше я его понимаю, тем больше верю». Фраза придумана не им. Это сказала святая Тереза.

— Так он, стало быть, умер, не зная, что похоронил не Эвиту, а одну из копий.

— Нет. Ему все сказали. С ним обошлись жестоко. Когда он прилетел в Буэнос-Айрес, его ждали там Короминас, Фескет и эмиссар военного министра. Его привели в служебное помещение аэропорта и там открыли ему, что он попал в ловушку. Сперва Моори Кёниг опешил. Он едва не лишился чувств. Потом решил не верить им. Это убеждение придало ему силу продолжать жить.

— А что там делал Фескет? — спросил я.

— Ничего. Он был просто свидетелем. Прежде он был жертвой Полковника, теперь стал его Немезидой. Сбежав с Гербертштрассе, Фескет сел на первый же самолет в Буэнос-Айрес. Он уже был там, когда военный министр отправил Моори телеграмму с приказом возвратиться.

— Я не понимаю, зачем было делать столько телодвижений. Почему не уволили Полковника сразу, и тем бы все кончили. Зачем ему посылали куклу.

— Надо было его разоблачить. Моори создал внутри армии целую сеть сообщников. Он знал много постыдных секретов и постоянно угрожал их опубликовать. В аэропорту Короминас ему сказал, что они обнаружили метку за ухом Покойницы и что Ара нанес такую же метку на одну из копий. В этот момент Моори еще не мог знать, обманывают его или нет. Он был ошеломлен, растерян, страдал от унижения и ненависти. Хотел отомстить, но не знал как. Ему надо было прежде узнать истину.

— А может быть, они ошиблись, — сказал я. — Может быть, тело, которое Полковник похоронил в хижине, было телом Эвиты, и тогда больше не о чем говорить. Чего ты смеешься, че? Это была бы вполне аргентинская путаница.

— Короминас не мог совершить такую серьезную оплошность. Это погубило бы его карьеру. Вообрази такой скандал: труп Эвиты, оставленный армейцами в витрине со шлюхами на другом берегу океана. Хохот Моори Кёнига звучал бы до страшного суда. Нет, дело было не так. Короминас поставил комедию ошибок, но не ту, о которой ты думаешь. Неясно, почему он это сделал. Неясно, какие тайные счеты он сводил с Полковником в этот момент. Ни один из двоих никогда не произнес ни слова против другого.

— Я как святая Тереза: я тебе верю, но не понимаю. Что произошло с остальными — с валькирией и с гигантами в котелках?

— Все они были персонажами одного и того же спектакля. Человек, изображавший капитана «Кап Фрио», похитители на голубом «опеле», охранники на Гербертштрассе. Всех их купили за некую толику марок.