Михаил Садовский - Ощущение времени

— Я думаю, что этот можно, потому что это моя самая любимая вещь… и ты её сохранишь… а я, знаешь, я его обязательно потеряю… мама говорит, что я неряха-растеряха… — она по моему тону уже могла подумать, что мне стало весело… хотя на самом деле было так плохо, что я сам готов был зареветь.

— Ладно, Додик, я возьму его с собой… помнишь, как ты мне вырезал палку этим ножиком и сделал такие шахматные клеточки на ней из коры?

— И ты сказала, что она очень красивая.

— Что её надо в музей краеведческий отнести… помню.

— Додик, я хотела тебя попросить… — она замялась… — Знаешь, ты не выходи завтра на улицу, когда мы уезжать будем.

— Почему? — обиделся я, — почему?

— Потому что я обязательно зареву… честное слово… а если ты не выйдешь… я смогу… не плакать… а то мне попадёт от отца, и вообще не хочу реветь… они все смотреть будут… знаешь, как нас завтра провожать будут после этого погрома… многие завидуют… и я боюсь… но ты не выходи, Додик, ладно? — и для верности добавила: „Я так хочу!“ — она знала, что это посильнее всякого приказа: „Я так хочу!“ — мне от этого так хорошо становилось внутри!..

На следующий день я сел на „Мифу“ и поехал к той самой сосне, а от неё по Советской, к станции, на ту сторону к рынку, через переезд, по Чехова, Толстого… к школе и через овраг, а потом по шоссейке в Овражки и посёлок Первое мая… я объехал все места, где мы бывали с Милкой и, когда вернулся домой, первый раз в жизни почувствовал, что время можно потрогать и прижать его к себе…»

Если бы его спросили, как он оказался в этом районе, он бы не смог ответить, но если бы попросили снова пройти тем же путём, он бы, бессознательно и не задумываясь, его повторил. Город сам подсказывал дорогу: улицы, повороты, проходные дворы… бывало даже, что на какой-нибудь Большой Бронной он всегда ходил по одной и той же стороне, а у театра Пушкина никогда не сворачивал мимо церкви на Тверской бульвар… потом, много лет спустя он узнал от чудом уцелевших старушек, что за Таировым чёрный ворон приехал именно здесь, и тут неподалеку от храма стоял в ожидании… может быть, стены и мостовые действительно хранят память дольше и бережнее людей, только надо уметь их слушать? Он слышал неописанным внутренним слухом, чувствовал их эманацию… и нет слова точнее этого устаревшего, впитавшего столько эмоций и надежд… Эмоции, эманация… дорога диктовала настроение или, наоборот, соответствовала настроению…

Глаза у Милки были красные и припухшие — наверное, плакала. Он удивился, увидев её, и с трудом осознал, что опять на той же почте, на переговорном пункте… здесь было тихо и, как всегда, мало людей… может быть, потому что последнее слово техники — автоматы междугородней связи — ещё не прописали в этой небольшой комнате… всё так и оставалось по-прежнему — старые аппараты, телефонистка за стеклом и даже двери и ручки на кабинках полувековой давности…

— Здравствуйте! — тихо сказала она и даже не улыбнулась. Опустила глаза в свои бумажки…

— Вы каждый день дежурите? — удивился Додик.

— Нет. Не каждый, — разговор не получался, да он и не предполагал этого.

— Звонить будете? — снова спросила телефонистка.

— Нет. — Додик опустился на стул у окна.

— Хм. А чего пришли? — Детские вопросы самые каверзные.

— Не знаю, — пожал плечами Додик.

— Если не звонить, значит, ко мне, — констатировала телефонистка.

— Выходит так! — удивлённо подтвердил Додик.

— Ой, а вы не знали, — скривив губы, проскрипела телефонистка, но Додик не был расположен к колкостям.

— Не знал… правда… даже не помню, как шёл сюда… сидел писал, потом встал пройтись, чтобы улеглось внутри, и вот… — он даже развёл руками…

— Что писали? — не поняла телефонистка, — на работе?

— Я дома работаю.

— Как? — удивилась она, — инвалид что ли, не дай Бог… не похоже!

— В некотором роде! — согласился Додик и улыбнулся. — У нас в стране полно инвалидов. Телефонистка недоверчиво рассматривала его и не понимала, шутит он или… — Я дома работаю, потому что пишу… работа такая тоже бывает: писать! Просто сидеть и слушать, что услышишь — то и пишешь! «Каждый пишет, как он слышит!»… — пропел он строчку.

— И что ж вам сегодня послышалось? — уже откровенно ехидно спросила телефонистка. И Додик задумался.

— Голос девочки, которую я любил… — он неожиданно для себя увидел происходящее с ним в данный момент: сидит он в стареньком, пахнущем чернилами и пыльным паркетом почтовом телеграфе и непонятно почему откровенно, как на духу, выкладывает незнакомой женщине самое сокровенное… Эффект вагона? Чёрт его знает… может быть, когда наступает удобный момент для освобождения души от тяжёлого груза… можешь скинуть его и уверен, что отсюда он никогда к тебе не вернётся и не напомнит ни видом, ни запахом о том, что существует — удалится в неизвестную сторону и сгинет… эффект вагона — точно! Феномен дороги! Откровенности в купе… флирт в доме отдыха… нет, там другое — там «Дама с собачкой»… а тут…