Будовская Мара: Бабушка и Самородок

В революционной скачке он поставил на верную лошадку, неизвестно почему. Случай ли, чутьё ли, экзерсисы ли Самородка с чьими-нибудь знающими мозгами, заставили его стать «левой ногой Ленина», как поддразнивали пылкого, но никчёмного грузина товарищи по партии. Лошадка нужна была, чтобы выполнять трюки, непосильные для горийского недоучки — вести за собой массы, писать книжки, говорить речи, получать финансирование от кайзера. Лошадка должна была ввезти на своём горбу куда-нибудь в Зимний, или Смольный, или Кремль. А уж там-то, в закрытом правительственном пространстве, Самородок бы поставил своего хозяина на подобающее ему место.

Самородка нельзя было упустить. И Сосо содержал его, грабил и воровал для него, холил и лелеял его, утешал его тем, что скоро настанет новое время, когда никто не будет верить в каких-то колдунов, и опередившее эпоху изобретение выйдет из подполья и станет достоянием человечества, и автору воздастся по заслугам. Нужно лишь немного потерпеть.

А пока — борьба, кровь, пламя, тюрьмы и ссылки. Самородок, в ожидании обещанной власти, уже и сам сидит, не рыпается, ковыряется в чужих мыслишках.

Когда кончаются деньги — через товарищей по партии он посылает сигнал революционеру Кобе, и тот бежит из очередной ссылки, из Сибири, из села Нижняя Уда Иркутской губернии. Правдами и неправдами Коба оказывается в Тифлисе, там, где точно будут ловить и точно — поймают. Его арестовывают только через два года нелегального положения, он бежит опять. Самородка нужно надёжно обеспечить перед штурмом главной вершины.

В июне 1907 года большая группа бандитов-бомбистов (и маленький рябой среди них), наполнив кровью, дымом и трупами Эриваньскую площадь в Тифлисе, грабят банковский экипаж. Похищена огромная сумма. Хватит и на Самородка, и на революцию.

Затем — опять ссылка, опять бегство и опять наглое возвращение на Кавказ, нелегальное положение, новая поимка. Самородка нельзя было оставлять надолго одного. Он должен был чувствовать, что горийский рябой малыш рядом, и выполняет свою часть работы по расчистке пути к мировому господству.

В 1910 его берут в Петербурге, отправляют в трёхлетнюю ссылку, место он выбрал сам — Вологда. Там, в Вологде, он встречается с Орджоникидзе, узнаёт последние партийные новости из-за границы. В ТОВАРИЩАХ согласья нет, и он начинает опасаться, что научный талант стареющего Самородка, которого он с детства тащит на своём горбу, так и пропадёт втуне. Чёрт же дёрнул его связаться с партией демагогов! Там, в уютной Европе, они выбрали себе ЦК. А Кобу в ЦК не выбрали!

Орджоникидзе передал приказ Ленина: бежать из Вологды. И Коба бежит в очередной раз. Опять (в последний раз перед революцией) отправляется в Тифлис, оттуда, через Ростов, в Петербург. Похоже, в этот раз он путешествует не один. Он перевозит в столицу Самородка вместе с его загадочным багажом.

Возможно, он поручает горийского биокибернетика заботам кого-нибудь из своих друзей. Может быть, даже Аллилуеву.

Сам же Коба, будучи вновь арестованным в Петербурге, отправляется в ссылку, в Нарымский край, откуда, по своему обыкновению, бежит. И тут же, на крыльях жажды власти — в Краков, к Ильичу.

Пока он таскается за своим фаворитом по Европе, по стойбищам обуржуазившихся революционеров, пока злится и считает проедаемые и проживаемые ими суммы, за добычу которых сам был в ответе, и за которые сидел в тюрьмах и ссылках, пока назначается лично Лениным в ЦК, пока отправляется в туруханскую ссылку, самую страшную, самую долгую, доведшую до депрессии и деградации, Самородок терпеливо ждёт его со своим провонявшим формалином собранием мозгов.

Наконец, о чудо! Революция! Февральская, буржуазная. Ему хватило бы и такой, но Временное Правительство и невесть откуда возникший Керенский придумали играть во власть, отдать Ленина под суд, и вообще — вышли из-под контроля.

Смею предположить, что на этом этапе — перегоне между февралём и октябрём — талант Самородка уже нашёл своё применение. Ленина пришлось прятать в Разливе (ага, в шалаше), потом готовиться к его возвращению с огромными немецкими деньгами. Подозреваю, что в урагане семнадцатого года сгинули от инсульта несколько осведомлённых голов. Их имён сейчас уже никто не вспомнит. До инсультов ли, когда рушится Империя, казавшаяся прочной, как мироздание? Когда люди ушли в распыл целыми семьями, улицами, городами, народами?

А потом, в октябре, победоносная ночь в Смольном.