Дина Ратнер - Бабочка на асфальте

Чтобы наполнить себя чужой жизнью, человеческими голосами Давид включил радио.

Тотчас узнал голос известного религиозного деятеля, он же психотерапевт. Вещает о том, как выйти на контакт с Творцом: «…Первое упражнение — сядьте в кресло, расслабьтесь. Второе упражнение — сфокусируйтесь на мысли, что Творец здесь, рядом и вы можете почувствовать Его присутствие так же как присутствие любого человека. Бог любит вас, и вы получаете духовную энергию. Закройте глаза, вдох, выдох, расслабьте мышцы плеч, спины. Чувствуете расслабление во всём теле.

Дыхание становится ровным, спокойным. Сидите в состоянии расслабленности и чувствуете гармонию». «А я не чувствую», — возражает Давид. Ему смешно, или, как сказали бы в Одессе: «Смеялся я с вас». Нужно ли быть ортодоксальным религиозным человеком, чтобы так примитивно шаманить, используя известный приём: «Вы чайка, вы чайка… Глубокий вдох, выдох, расслабьтесь, летите, летите…» По мне, так, наоборот, к Богу приближаются не расслаблением, а усилием ума и души. Дорога к Создателю — высшая сосредоточенность, страх, желание познать, вера и сомнение.

Этот же психотерапевт после взрыва в Тель-Авивской дискотеке объяснял по радио почему гибнут дети; дескать, они не выросли бы праведниками, гибнут чтобы не грешить потом. Такое объяснение безнравственно, пусть бы он, человек благополучный, возвысился над своим страданием, а не над чужим.

Устал я, только и хочу в этой жизни, чтобы у моего мальчика всё сложилось благополучно, и чтобы от сына не ушла женщина, с которой ему хорошо. Недавно спросил его по телефону: «Она красивая?». «Нет», — говорит. Опять же намного старше его. Значит серьёзно. Может быть он, слушая её игру, освобождается от мучившей его в последнее время депрессии и, как в юности, устремляется к некоему воображаемому блаженству. Может, это и есть счастье.

— Давид! Давид! — стучит в дверь Рухама. — Опять теракт в Иерусалиме.

— Где!?

— На улице Бен-Иехуда, ближе к Яфо. Много убитых, раненых и все молодые…, гуляли вечером. До каких же пор?! Готеню! Готеню! /Боже мой! Боже мой!/ На моей любимой, самой красивой улице Бен-Иехуда, где всегда появлялось праздничное настроение… Захлопываю воображение, невозможно представить картину окровавленных, изуродованных молодых тел. По всему Иерусалиму, по всей нашей земле знаки терактов — сложенные камни, железные венки, свечи и имена погибших.

Господи! До каких же пор?

— Неужели после всего, что было, кто-то ещё всерьёз надеется на мир с арабами! — Кричит Рухама.

— Да, надежда на добрососедские отношения нас не спасёт. — В раздумье заговорил Давид. — Когда арабы громили еврейскую общину в Хевроне, пострадали от ножей соседей те, кто не спрятался, понадеявшись на принцип «добро за добро».

— И ко времени погрома Хмельницкого, украинцы чуть ли не породнились с евреями, — откликается Рухама. — А в Польше, когда пришли немцы, всех евреев одного из местечек согнали в синагогу и подожгли. Имущество разграбили. Потом, после войны свалили на немцев, на том месте поставили мемориальную доску. Но кто-то остался жив, всё раскрутили, пришлось менять текст на мемориальной доске. Евреи Украины, жившие в стороне от главной магистрали, по которой шли немцы, могли спастись, но их уничтожило местное население.

— Были и те, кто спасал. Я вам рассказывала, когда вылезла из под трупов, меня подобрала украинка. Но таких было мало. Самая близкая мамина подруга, хохлушка, донесла, что мы евреи. Пришёл полицай. Маме удалось откупиться от него своими драгоценностями, потом мама видела свои серьги на этой бывшей подруге.

«Чужая женщина, а я почему-то радуюсь её близости, — думает Давид. — Отчего возникает ощущение родственности, когда хочется всем поделиться, заново пережить жизнь?» И тут же спохватывается:

— Вы голодны? Я приготовлю ужин.

— Не надо, спасибо. Я хотела сказать… Я хотела сказать, завтра приезжает муж, он придёт сюда за вещами.

— Меня не будет дома, — после долгого молчания прохрипел Рабинович. Ему показалось: жизнь мало чем отличается от смерти. Что-то оборвалось внутри и дрожит, будто сердце в груди не находит себе места, висит на одном кровеносном сосуде.

Давид спешит на улицу, на теперь уже привычный маршрут — по тротуару вдоль автобусной трассы. «Нельзя брать чужую жену, пусть всё будет по справедливости, — твердит он про себя. — Я только об одном прошу: Господи, помоги справиться с этой мукой. Сам не могу. Мне казалось, я строю дом, заложил фундамент… Дождь будет поливать ненужные теперь балки, кирпичи, ветер развеет песок. Я спокоен, сердце болит независимо от меня, оно само по себе. И крик вырывается помимо моей воли».