Дина Ратнер - Бабочка на асфальте

На поминках были только родственники — сестры матери со взрослыми детьми и внуками. Все приехали из родной деревни Калязино, что в ста километрах от Москвы. Сёстры работали на фабрике нейлоновых плащей и прихватили свою продукцию в качестве подарка столичной родне. На вешалке в коридоре пузырились синие и коричневые плащи «болонья». По прищуру моёй предполагаемой тёщи — её холодные, острые, стального цвета глаза накалывали как букашку, — я понял свою роль.

Во-первых, свидетельствую перед роднёй, что тридцатипятилетняя Зоя не хуже других — у неё есть жених. Во-вторых, мне следует занять освободившееся место подкаблучника.

Спустя несколько дней, будучи у меня в гостях, Зоя рассказывала, как мать возмущалась по моему поводу: «Он, — говорит, — жрать что ли сюда пришёл».

— Мне следовало принести деньги на поминки, — медленно заговорил я, собираясь с мыслями после такого заявления. — Не догадался. Извини. Знаешь, не пойду я больше к вам.

— Почему? — всполошилась Зоя. — Это невозможно! Мы ведь теперь вроде как объявили о своей помолвке.

— Не пойду, и всё тут. Теперь стоп! Дальше нельзя. С твоей маменькой надо на расстоянии, пообщались слегка, и хватит.

Через два года Зоя умерла. Умерла, как и её отец, от рака желудка. Ничего не осталось у меня от неё на память. Вот только перед глазами её длинные светлые волосы, и вижу эти волосы почему-то со спины — когда она уходит. Стараюсь воскресить в себе ту давнишнюю боль расставания и не могу. Словно сверху смотрю на тех двоих — один привалился к колонне в метро, другая уходит. Уходит навсегда.

В семидесятые годы на всех предприятиях и проектных конторах стали вводить некую мифическую должность инженера по научной организации труда. Взяли такого инженера и в «Мосжилпроекте», куда я после долгих поисков ушёл из НИИ.

Сотрудников всех отделов вызвали в кабинет директора и представили нам чистенького, пахнущего дезодорантом Андрея Даниленко. Андрей, только что окончивший журналистский факультет, говорил с энтузиазмом, собирался взяться за дело, засучив рукава. Вскоре он понял, что его дипломная работа об оптимальных рабочих группах в десять человек — именно в таких коллективах, он считал, складываются идеальные межличностные связи, — не имеет отношения к производительности труда, чем ему надлежало заниматься. Сблизила нас любовь к стихам и ненависть к открытым партсобраниям, где явка, даже для не членов партии, строго обязательна. Юный ясноглазый Андрюша одним махом перечеркнул нашу двадцатилетнюю разницу в возрасте; хлопал меня по плечу и называл своим человеком. Мы подружились. Оглядываясь, не видит ли кто из сотрудников, он совал мне в портфель запрещённую литературу, за которую, уверял «дают срок». Когда же я вошёл в доверие «на полную катушку», повёз меня на станцию Пушкино к своему духовному наставнику Александру Меню. «Кстати, — заметил Андрюша в электричке, — батюшка из твоих — евреев, и вашего брата у него больше чем русских».

Мы шли по тропинке через обновлённый светлой, майской зеленью лес. Мой спутник смотрел вокруг с улыбкой умудрённого человека и наставительно говорил: «жить надо здесь, на живой земле, а не на раскалённом городском асфальте» Редкий, сквозящий солнцем лес неожиданно оборвался, перед нами оказалось только что вспаханное поле. Пение птиц мешалось с их утробным клёкотом по поводу лёгкой добычи. Птицы камнем падали на сдобный, ещё не успевший просохнуть чернозём, выхватывали червяков, и так же стремительно по вертикали взмывали вверх. За полем начиналась самая что ни наесть настоящая деревня — с колодцем, стайками гусей и привязанными на длинной верёвке мекающими козами. Деревенские жители смотрели на нас приветливо — знали к кому приезжают сюда москвичи.

Андрей остановился перед двухэтажным деревянным домом, по свойски распахнул калитку, без стука открыл дверь в сени, где, очевидно, следовало снять шапку и пальто. Коли таковых не оказалось, мы, минуя сени, сразу ступили в просторную комнату, по стенам которой стояли стеллажи с книгами — от пола до потолка. На креслах, стульях, скамьях сидели люди всех возрастов. Из обрывков разговоров понял: батюшка в церкви, служба скоро кончится. Я стал рассматривать корешки книг: литература по истории, философии, религии всех времён и народов. Стояли тома по искусству, психологии, даже медицине. Я и представления не имел о существовании многих книг, сразу же проникся благоговением к хозяину этих сокровищ и людям, сидящим здесь.