Дина Ратнер - Бабочка на асфальте

— Как собака на хозяина, — подсказала соседка.

— Да хоть и так, только ведь и я что-то могу.

— Конечно, можешь, у тебя образование высшее. Ты — инженер.

— Я не про это. — Людочка задумалась и с тихой улыбкой проговорила, — мне нравится деловые письма писать, я когда работала секретаршей на кафедре в университете, зам. декана мне поручал готовить самые важные бумаги. Душа замирала, когда слышала его шаги под дверью. Старалась, работала лучше всех.

— И ты одна была у него такая расторопная? — усмехнулась соседка.

— Не одна. В том то и дело, что не одна. А то бы торчала я в этом захолустье.

Надоело. Всё надоело! — опять зарыдала Людочка — Как в клетке живу, в Ленинграде рестораны, театры.

— Разведись, если надоело.

— Не могу я одна. Не могу без мужчины вовсе!

— Зачем же мучить человека, он себе другую найдёт. Мужик справный, любая кинется.

— Меня тот тоже мучил, я терпела. На всё соглашалась; по месяцу не приходил, — ждала. А этот на час задержится — бежит как сумасшедший. Я и соскучиться не успею. Вчера только надумала пельмени сделать, а он их уже слепил, мне только и осталось, что в кипяток бросить. Не у дел я. От того, бывало, слова ласкового не дождёшься, а этому только бы лизаться. Слишком много его любви, для моей места не остаётся. Я стала толстая, неповоротливая, тупая.

— И злая, — добавила Дарья Александровна.

— И злая, — как эхо, тихо повторила Людочка.

Самыми тягостными для Давида были выходные и праздничные дни. На работе, не видя жены, он отвлекался от её нелюбви. Чувственность, которая поначалу намертво привязывала его к Людочке, ослабла; не то, чтобы накушался, а устал, устал придумывать иллюзию семьи. Раньше — умилялся аккуратности жены: в шкафу идеальный порядок — майки с майками, носки с носками. Вещи сына тоже разложены по стопочкам: штанишки, рубашечки — не перепутать бы, что куда. И взять можно только то, что лежит сверху, вытащить из стопки нельзя — порядок нарушишь. Потом стала раздражать эта педантичность секретаря-делопроизводителя: все бумаги подколоты, всё на своих местах — скрепки со скрепками, карандаши с карандашами.

По выходным дням спасали долгие прогулки с сыном. Однажды из-за проливного дождя вернулись раньше обычного. Людочка мыла пол. И тут Давид не доглядел, пока снимал у двери ботинки, мальчик протопал в комнату в грязных башмачках.

— Кровопийца! — взвизгнула Людочка, — корчусь тут целый день, чистоту навожу.

Совсем оборзел, эгоист проклятый, не можешь ребенка переобуть.

— Вытру, подотру, ничего страшного не случилось, — бросился к тряпке Давид.

Тут сынишка, который только недавно начал складывать отдельные слова, вдруг выдал целую фразу: «Папа, а ты не мог маму получше найти?».

— Хорошо женщине, — думал Рабинович, стеливший в тот вечер себе постель на раскладушке, — может развестись, ребёнок останется с ней. А мне как быть?

Уехать? Всё бросить и начать с начала. Лёнечка будто подслушал мысли отца — проснулся и молча смотрел большими печальными глазами. Давид взял сына на руки, прижал к себе: «Я тебя никогда не оставлю. Вырастешь и сам решишь, с кем жить».

Всё определилось само собой. В начале следующей недели пришла телеграмма из Москвы от двоюродной сестры: «Мама заболела приезжай».

— Нет! — Категорически заявила жена. — Неизвестно, когда ты вернёшься, а мне тут одной не справиться.

— Да ты посмотри вокруг, сколько одиноких женщин с детьми живут. Скоро вернусь.

Заберу маму и приеду, она давно просится с внуком понянчиться.

— Ещё чего придумал, я и свою мать не беру, а то ещё твою на голову сажать. Где это мы тут разместимся в одной комнате? Разве что в постель к нам положишь.

— Бабушка с Лёнечкой посидит, а ты на работу сможешь выйти.

— Куском хлеба попрекаешь, на работу гонишь, я, выходит, тебя объедаю?

— Ты ведь сама хотела, говорила: на работе легче, чем дома.

— Что ты там роешься в шкафу?

— Ищу полотенце с собой в поезд взять.

— Отойди от шкафа, ничего там твоего нет. Отойди, говорю, никуда ты не поедешь!

Рабинович увидел на побелевшем от злобы лице жены мутные пятна глаз, жёсткие космы волос, угловатые, как у мужика, плечи. И тут он, рассчитав движение, быстро, одним рывком сдёрнул с вешалки пальто и ринулся к к двери.

— Маменькин сынок! Ищешь, где полегче. Тебе там курочку с рыбкой фаршированной приготовили. Сволочь! Эгоист! Жид! — Вопила вдогонку жена.

Вытянувшись на верхней полке вагона, Давид смотрел в потолок, прислушивался к мерному стуку колёс и ликовал по поводу своего освобождения — теперь его не настигнет окрик жены, вспышка её внезапной ярости. Под мерное покачивание вагона расслабился, задремал. Стук колёс стал пропадать, будто поезд буксует на месте.