Семён Каминский: 30 минут до центра Чикаго

Ушли. Темнота.

А вот… вот это уже здорово! Быстро, похоже, что из постели, выскочила в пустую кухню растрёпанная Галка, младше его на год, в короткой майке и светло-зелёных трикотажных трусах на толстой попке. Думает, наверно, дурёха, что никто её не увидит, если быстро. Попила воды, глянула в зеркальце над краном, почесалась в интересном месте и убежала, забыв выключить свет.

Класс!

Помятые мужчина и женщина долго и беззвучно орали друг на друга, размахивая костлявыми руками. Похожие, как брат и сестра.

Темнота.

А вот и главная сцена в пьесе. Вернулась с дежурства медсестра… кажется, её зовут Света… или Лена… рыжая, не очень красивая, но молодая. Один раз она приходила делать ему укол. Вышла на кухню в халатике. Оглянулась куда-то назад. Глянула в окно — прямо сюда, на него. Перестал дышать… нет, ничего, она его не видит. Оголилась до пояса, стала обмывать под краном шею, розоватые груди и золотистые подмышки. Напряжение в зрительном зале дошло до умопомрачения…

Процесс омовения окончен. Как-то не сразу вернулось дыхание. А на сцене уже темно и пусто — он, оказывается, не заметил, как она ушла. Теперь тоже можно идти спать. Ничего интереснее сегодня уже не будет.

В высоком, серого цвета внедорожнике, с полностью задраенными окнами (ни звука не слыхать), ожесточённо жестикулирует, разговаривая по мобильному телефону, озабоченный мужчина средних лет, по виду (белая строгая рубашка под горло, скучный галстук) — распространитель новых лекарственных препаратов по кабинетам врачей или агент по продаже недвижимости…

Персонажи, знакомые по окну, изредка попадались в окружающем мире. На улице, в ближайшем гастрономе, во дворе соседнего дома, где он зимой гонял без коньков на площадке шайбу, а летом стоял на воротах, между старой шелковицей и углом железного гаража. Галка попадалась чаще других — и в школе, и на улице, и на лавочке возле площадки. Она становилась всё привлекательнее и теперь уже не вылезала ночью в одном неглиже на кухню. Жаль…

В заторе начинается медленное движение, и декорации вокруг постепенно меняются. Справа, совсем рядом, оказалась колоритная парочка в открытом «бьюике»: он — крупный афроамериканец, в жёлтой свободной майке, с кольцом в ухе, она (за рулём) — белая, яркая, натуральная блондинка, с огромными серебристыми серьгами. Когда движение совсем останавливается, они тут же, не теряя времени, начинают так сладко целоваться, что в их сторону даже смотреть неудобно.

Какие у него чёрные-чёрные волосы! Я возьми и скажи ему: «А ты что, волосы красишь?» Просто не знала, что сказать. Вот дура. А он так серьёзно стал объяснять, что нет, они такие у него от природы. Вот дурак. Сидим вдвоём, остальные уже по домам свалили. Семечки лузгаем, у меня в кульке были, и ему немного отсыпала. А я говорю, что мне такие волосы нравятся. А он так удивился, вроде я ему что-то на китайском языке сказала. Ну, дурак. А во дворе стало сильно темнеть. И фонарь один-единственный — в глубине двора, на туалете. На этой лавочке, под шелковицей, вообще всегда тень, а тут быстро стали пропадать все цвета, и его стало плохо видно. Только лицо и особенно нос. Нос у него большой. Хорошо, что я ему про нос ещё не сказала. Нет, не дура. А он спрашивает: Галя, ты что — с Вовкой гуляешь? Нет, говорю, мне другой человек нравится. А кто? Ты, вдруг говорю. Вот дура так дура! Он опять замолк, наверно, я снова это по-китайски сказала. Дурак. Знаю, что лупится в мою сторону, но на него теперь не смотрю. А тут вдруг полез ко мне, резво так, но неловко, вроде как со страху. Ты что это, говорю, такой борзый стал? Сейчас мамка выйдет, меня домой будет звать! А он сопит, обнимается и трогает в самых разных местах. Настоящий дурак. Я немного потерпела, интересно было, а потом у меня как-то само собой получилось — я семечками в него бросила. Целую жменю. А он опять лапать… прямо за… Совсем дурак. Я — в него семечки, а он — лапает. Я — семечками, а он… Дурак. И я сижу и никуда не ухожу. Ну, дура! Настоящая дура. Пока семечки у меня все не закончились.

Целующуюся колоритную пару неожиданно заменяет голова бульдога. Оказывается, «бьюик» уже продвинулся вперёд, а бульдог выглядывает из заднего окна машины, подрулившей следом. Какое-то время собака нехотя изучает чуть прищуренными карими глазами водителей и пассажиров соседних авто, потом зевает и, качнув щеками, прячется внутрь салона.

И вообще, в окне стало неинтересно. Беременная парочка разродилась, полкухни теперь в пелёнках, ничегошеньки не видно. Нестарый седой папаша таскает по вечерам мимо окна то железное корыто, то выварку. Нёмка пропал — похоже, посадили. А главное, медсестра почему-то больше не моет свои прелести. Или, по крайней мере, не делает этого на кухне.