Эльмира Нетесова - Забытые смертью

Мужик заторопился. Напоил Фелисаду и предложил:

— Давай на топчан. Там теплее.

Повариха пыталась встать и не могла. Вася разбудил Петровича. Вдвоем они уложили Фелисаду на топчан, укрыли одеялом, курткой.

— Растопи печь шустрее, согрей воды! — при казал Петрович чифиристу, тот бегом управлялся. — Неси поллитру!

Открыв бутылку, долго растирал бабу водкой. Потом заставил выпить. Фелисада послушалась. Петрович положил ей компрессы на грудь и спину, обвязал шарфами, платком. Сверху свитер натянул. Растерев водкой ноги поварихи, надел на них теплые носки и, приложив к ним вместо грелки бутылки с кипятком, поставил греться чайник.

Полную кружку чая с малиновым вареньем заставил проглотить залпом. А через час, натопив в теплушке так, что дышать стало нечем от жары, сменил на Фелисаде пропотевшие шарфы и свитер на сухие.

Ни Вася, ни Петрович ни на шаг не отошли в эту ночь от Фелисады. Они не спрашивали ее ни о чем. Они лечили, вытаскивали из болезни, как могли.

Проснувшийся утром Никитин, увидев, что повариха больна, решил сам узнать о случившемся. И только тут услышал, что пришлось бабе бежать в село в одной рубашке. Три часа на холоде… Не сразу вспомнила о себе. Когда купила куртку, было поздно.

Федор вернулся в палатку злее черта. Сдернул одеяло с Кильки и сказал тихо, на шепоте:

— Слушай, ты, мудило, чего ж молчал, что повариху загробил своими руками? Иль язык просрал, падла? Так вот остаешься нынче здесь. За повара и няньку! Усек, паскуда? И не приведись, коль что случится с бабой, башку отсеку вмиг! Ты меня знаешь! Чего развалился! А ну, жрать готовь! И чтоб Фелисаду смотрел, как положено! Живо шевелись! — сорвал с раскладушки рывком и, поддев кулаком, вышиб из палатки раздетого. Килька, как был в трусах и в майке, вскочил в теплушку, забыв постучаться.

— Что с тобой? — кинулся к Фелисаде. Та, наметив багровеющий синяк под глазом Кильки, поняла все.

— Застудил ты ее крепко. Забыл, что человека с тобой отправили. Эх, Колька! Дерьмо — не мужик! Тебе бы только языком трепать! Лоцман сраный! — покачал головой Петрович.

— Может, врача привезти ей? Я живо в село смотаюсь. Только скажи! — испугался бледности поварихи Килька.

— Дай градусник из аптечки, — потребовал Петрович. И вскоре, увидев температуру, ахнул — сорок…

— Да чем эта врачиха поможет Фелисаде? Давай я попробую ее на ноги поднять. Нашими средствами. Они посильнее таблеток будут. Иного выхода нет, — предложил старик.

— Оставайся, Петрович, вместе с Килькой. Пусть он жрать готовит. И поможет, коль где потребуется. От греха подальше возьми его. Дай мне остыть, чтоб я его, потроха, инвалидом не сделал под горячую руку.

Килька возился у печки. Жарил рыбу, варил макароны, кипятил чай. Время от времени подходил к бабе, смотрел на нее, спрашивал, не хочет ли она чего-нибудь. И, вздыхая, отходил, виновато опустив голову.

Когда бригада ушла в тайгу, Петрович, сменив белье на Фелисаде, решил вздремнуть часок и пошел в палатку. Килька остался с бабой один на один.

Он сменил воду в бутылках на кипяток, положил к ногам. Напоил Фелисаду чаем. Укутал во все освободившиеся одеяла и стал мыть посуду. Бабе тяжело было смотреть, как управляется на кухне Килька. У него все летело из рук.

Фелисада попыталась встать, но ноги не удержали. Она поняла, что болезнь оказалась сильнее и свалила всерьез.

— Поешь чего-нибудь, — подошел Килька. Но женщина отказалась. Она не хотела быть обузой никому и легла на топчан, повернулась лицом к стене.

Килька тут же укрыл ее одеялами, и Фелисада словно провалилась в забытье, а может, задремала. И словно не было деляны, хмурой бригады лесорубов, отошла, а может, отпустила на время жестокая болезнь.

Фелисада вновь оказалась в психушке.

Снова подсела к ней на койку хрупкая робкая соседка-художница. Ее в дурдом упекла свекровь. За то лишь, что высказала ей в лицо все скопившееся за пятнадцать лет. Молчать больше не могла. Хотела уйти к матери вместе с сыном и мужем либо снять квартиру… Но не повезло. Свекровь была главврачом больницы и быстро нашла управу на невестку. Та и опомниться не успела.

Теперь у сына есть мачеха и маленькая сестра. Новая невестка прекрасно ладит со свекровью. Она — дежурный врач психушки. И время от времени рассказывает художнице о ее сыне, теперь зовет он матерью чужую женщину. Свою забыл, не помнит, как она выглядела. А может, и не было вовсе, приснилось?

Семь лет пробыла в больнице художница. Тихая, робкая. Она так любила песни птиц за окном, любила облака, небо — большое-большое, как мечта. Жаль, что не каждой суждено сбыться.